Сергей Петренко - Апрель. Книга вторая
— Ты… Троготт?
— И так меня называли. Здесь зови меня Ми — в Кристалле я такой, каким был тысячу лет назад, а Троготт — мой образ для внешнего мира, вампир, предназначенный, чтобы кормить силу Кристалла и готовить явление тебя.
— Меня что же, слепили по кусочкам из гомункулов? — усмехнулся я. Я не верил в это по-настоящему, но даже если и так — мне, пожалуй, всё равно.
— Нет, тебя родила женщина от… другого ветряного.
— А. Ничего нового опять не узнал…
— Да. Просто ты — высшая точка отбора. В тебе есть не только кровь самых великих магов Островов, но и Сочинителей с материка.
— Разве Альт не лучше меня?
Ми вдруг улыбнулся.
— Не знаю. Я его боюсь, Нимо. Он закрыт для меня. Может быть, я недостаточно успел его изучить, он ведь не проходил через Кристалл… Но больше всего меня пугает его кровь… Непостижимая сущность его матери — великой древней ведьмы… Как же я сплоховал тогда, приняв Ивенн за обыкновенную девчушку!
…— Глупый маленький Ми!
— Ты?!! Как ты вошла?!
— Ничего особенного, малыш. Просто присматриваю за Нимо, за Алем… За тобой. Такой вы шустрый народ, чернокнижники.
— Но Кристалл… я должен был почувствовать…
— А не почувствовал. Ты ведь не знал, что и ведьмы причастны его силе. Если бы ты подумал о родственности этих явлений, нашей способности поглощать чужие сущности, преображаться в них — и способности Кристалла наполняться сущностями проходящих через него людей…
— Ивенн! — Я засмеялся. — Как же хорошо, что ты тут!
— Дай руку, Нимо. Тут мне прохладно…
— Ведьма! — прошептал Ми. Мне стало его жалко сейчас. Как бы я хотел, чтобы он перестал ненавидеть Ивенн!
Она посмотрела мне в глаза.
— Нимо. Это желание легко исполнить. Но ты тоже удивишься…
Я опять засмеялся.
— Пусть! Ивенн, ты какая-то будто другая!
— Я разная. Я была туманом, я была волчицей. И ещё, кем я была… от кого я получила первое имя…
Она улыбалась. Так странно… и страшно — но это был страх перед восторгом, восторгом открытия непостижимого. Ми вздрогнул, закрыл лицо ладонями.
— Теперь ты не сможешь меня ненавидеть, Ми.
— Почему… ты мне не рассказала! Я же мог тебя убить…
— Кишка тонка!.. Ты был слишком серьёзен, Ми. Весь подчинён своей великой цели — да ещё приставал с этим к другим… Идеальный Хранитель, совершенный инструмент.
— Ты хочешь мне помешать?
— Ми, когда ты нервничаешь, ты съёживаешься, а я хочу думать, что ты и вправду тот самый Ми, идеальный хранитель. Троготт — довольно мерзкий тип, но ты всё ещё можешь оставить его снаружи.
— Хорошо, — кивнул Ми. — Идём.
— Идём, — повторил Ми. Но не двинулся. Я понял, что он пропускает меня.
— Воздух… Ветер… Почему так пусто, тихо? Как будто воздуха нет…
Улицы были пусты. Шагнуть трудно. Будто для того, чтобы шагнуть, нужен воздух. Оттолкнуться. Так странно. Я заносил ногу с усилием. Чтобы двинуться — нужно проснуться, нужно растянуть меха органа. И сразу вспомнить, какую клавишу нажать. Решить, какая будет нота. Она может быть любой. Но следует правильно выбрать. Это парадокс бесконечной свободы…
Увидеть, как рассветный луч
Сверкнёт в верхнем мостике.
Роса отдаст первые, звёздные слова
И вмиг рассеется самым нежным сиянием.
Восток станет каплей, наполненной брызгами утра,
Они готовы сорваться в небо.
Следующий луч скользнёт по узорчатым перилам второго мостика,
Как пальцы музыканта, он неуверенно спросит — какой день ты бы хотел услышать в этот раз?
Хрустальный лабиринт засияет,
И солнце оторвётся от горизонта — в короне зари.
И третий луч, сильный, неудержимый,
Распахнёт все двери, и для утра не станет границ.
Песни зазвучат отовсюду, отзываясь.
И третий мостик, будто дворец королей, наполнится шумом земли и яркостью неба.
Ловить утро, дышать чистотой, слушать песни.
Скоро горячее солнце проникнет в тенистый сад,
У подножья холма, где в маленьком доме у самого нижнего, тайного, сокровенного мостика
Над тихим ручьём
Ещё дышит ночь, ещё снятся сны.
Но сейчас ты проснёшься, и я один только миг буду видеть
С вершины самой высокой башни
Как солнце встретит тебя.
Как солнце встретишь ты.
Дорога впереди была свободна. Она чуть мерцала от света белых деревьев, белых камней и бело-золотистого тумана, которым были заполнены проёмы зданий, тени и пространства окон, дверей и улочек. Мостовая казалась скользкой от росы, и я не сдержался, наклонился, провёл по булыжникам тыльной стороной ладони — вначале чуть касаясь, потом повернул ладонь и оттолкнулся, попробовал взлететь. Не смог. Не испугался и не удивился — просто здесь не было ветра. Его не могло быть. Моя сила ничего не значила — воздух, которым я дышал, был большой, но ограниченной сферой, отграниченной от мира. Воздух здесь не был стихией — всего лишь газом, которым можно дышать.
Это могло быть страшно, если задуматься. И непонятно — ведь Троготт… Ми говорил, что в Кристалле заключён целый мир. И если мир настоящий, то и стихии должны быть настоящими.
Сознания людей Хранители Кристалла смогли запихнуть внутрь, а вот со стихиями не справились. И то, что есть в Кристалле — всего лишь модели, образы… кусочки. Похожие на настоящие, но… Они работают, пока ими двигают. Сами они двигаться не могут, им чего-то не хватает.
Я оглянулся. Я остался один. Позади дорога уходила далеко вниз и терялась в путанице Нижних улиц, в серебристом тумане, а ещё дальше — туман растворялся в сумеречной мгле. Эта дорога была похожа и непохожа на ту, что помнилась мне по Островам. Либо память подводила, либо в Кристалле город был чуть-чуть иным. Выяснить это сейчас я бы не смог. Когда-то я очень живо представлял дорогу от моего дома на Островах к вершине.
Когда появился Аль… Троготт сказал, что он не должен меня знать, пока не станет Ветряным. Это разбудило бы его силу слишком рано. А те, кто слишком рано отдаются воздуху, очень быстро улетают. В их телах, в их мыслях ещё очень мало человеческого. Троготт рассказывал — и я чувствовал, что это правда — как один из лучших Ветряных — точнее, он мог бы стать лучшим — впервые соединился с ветром ещё совсем малышом, ему было лет пять. Кто-то из легкомысленных наставников взял его в свободный полёт. Следующей ночью ребёнок уснул в своей кроватке у распахнутого окна, воздух, полный ароматов цветущих деревьев, кружился над мальчиком невидимой каруселью, отовсюду лилась еле слышная мелодия, и крошечные, нежные вихорьки мотыльками метались от стены к стене.
