Л. Астахова - На этом берегу
— Твои монеты нам пригодятся. — Подбодрил Риан поникшего сородича. — Жон не устоит перед серебром.
Мельник — высокий широкоплечий мужчина, видимо, узрев пришельцев издалека, вышел навстречу. Радости на его плоском грубом лице разглядеть не удалось бы самому пристальному взгляду.
— Привет, Жон! — окликнул мельника альв.
— Привет. Чего надо? — пробурчал тот.
На Гилда он даже не глянул. Зато двое подростков, показавшихся в дверном проеме, вытаращили глаза и пялились на незнакомца без всякого стеснения.
— Хочу купить у тебя пару мешков муки.
— А деньга у тебя есть?
— Есть.
Риан продемонстрировал мельнику монету, предусмотрительно ограничившись только одной штукой, во избежании искушения.
— Откуда у тебя серебро взялось?
— Тебе-то какое дело? Заработал.
Гилд непроизвольно вжал голову в плечи, услышав злость в голосах собеседников.
— Хорошенькое дельце…
— Я за мукой пришел. — Отрезал альв. — Ты продаешь муку или нет?
Мельник вдруг странным образом замялся, глаза его забегали.
— Поди у старосты спроси. Навроде указ вышел про нелюдёв.
— Какой указ? — не понял Риан.
— Почем мне знать? Староста знает. Поди спроси у него.
— О чем спросить?
— Можна альвам муку продавать аль нет.
Риан сплюнул себе под ноги, не в силах сдержать раздражение.
— Хорошо. Мы скоро вернемся.
Он развернулся на каблуках и пошел обратно.
— Что теперь делать? — спросил растерянный таким оборотом событий Гилд.
— Ничего. Пойдем к старосте, узнаем заодно, что за указ такой. Но придется расстаться с еще одной монетой.
Привычка людей по любому поводу требовать вознаграждения злила его, с тех самых пор, как эльфы впервые столкнулись с младшим народом. Менялись поколения, менялись нравы и обычаи, но эта привычка оставалась сильна и неистребима во все времена.
— Поначалу я даже подумывал, не вырезать ли всю деревню до единого… — проворчал альв себе под нос. — Не знаю, что меня остановило. Вот так каждый раз они придумают какую-нибудь новую шутку.
По дороге в дом старосты они заглянули к кузнецу, но тут против ожидания Гилда все обошлось к взаимному удовольствию. Кузнец с радостью поменял небольшой бронзовый котелок, объемом не больше кулака взрослого мужчины, на оловянную руду и десяток беличьих шкурок. Видно было, что кузнец настроен более миролюбиво, он разговаривал уважительно и не пытался обозвать Риана — нелюдью.
Уловив вопросительный взгляд Гилда, тот поспешил пояснить происходящее.
— Я подсказал Йану пару старых приемов ковки, вот он и не забыл добра. Редкий случай.
— Редкий. — Согласился Гилд. — А ты знаешь кузнечное искусство?
— Скорее не искусство, а ремесло. — Усмехнулся невесело Риан. — Могу сработать подкову или нож, подобрать нужный сплав для посуды или оружия, но не более того. Хотя когда-то Мастер хвалил меня… Мастер из нашего народа, разумеется. — Уточнил он.
Дом старосты находился в центре деревни, почти на площади, на которой в тот день шел оживленный торг, приуроченный к будущему празднику. Явились одинокие охотники с добычей зимнего сезона, и жители дальних хуторов, и, похоже, даже заезжий купец — чрезвычайно редкая птица в здешней глухомани.
— А что за праздник у них? — полюбопытствовал Гилд.
— День какого-то… м…святого.
— Святого?
— Ну, такого человека, который сделал что-то хорошее для ихнего бога, — пояснил эльф. — Я не слишком хорошо понял, что там объяснял священник. Ты должен разбираться лучше.
— В том, что я слышал на проповедях, нет никакого смысла. Люди верят в бога, которого радует их смерть, причем мучительная смерть. Представляешь?! Я знаю, что святые, это люди, которых замучили. От них хотели, что бы они верили в бога по-другому, например, крестились не так, ели что-нибудь иное, носили на груди не такой знак, и ради этого они умерли, а их богу это было угодно. Похоже, что он не может видеть фэа и потому требует, чтобы люди показывали свою веру, совершая обряды в его честь или, например, убивали нас. Но если он не видит душ и не знает помыслов, при этом радуясь смерти, то тот ли это бог? Ну, ты понимаешь… либо они поклоняются Темному, либо их священники врут. Я никогда не говорил с попом, стараясь держаться от него подальше, а когда однажды он привязался ко мне, сказал, что плохо понимаю их язык, и он отстал.
— Мне как-то недосуг было в свое время поинтересоваться. — Пожал плечами Риан.
Пока чужаки пересекали деревенскую площадь, все взгляды были обращены на них, словно за зиму люди уже об Риане забыли, а появление второго нелюдя и вовсе шокировало их. Вроде альвы ничем особым не отличались от людей, разве что были выше ростом и сложены по-другому, не было в них здешней кряжистости и приземистости. Легендарные острые уши прикрывали сейчас волосы, так что и их было и не разглядеть. У того, кто был темноволос, волнистые пряди были длинней, чем у людей, и глаза, а главное, взгляд его казался им чужим, пламенеющим, злобным. Но даже если б не взгляд, рост и фигура, было в альвах что-то чужое людям, то, чего объяснить они бы не смогли. Чужаки, нелюди — что взять. Правда, селянки из тех, что помоложе, смотрели на них с любопытством. Двое мужчин были очень недурны собой, а на фоне местных мужиков, и вовсе красавцы. Возраст их был неопределим, просто взрослые мужчины, и точка. Держались они все время вместе, переговаривались между собой на своем языке в полголоса, тот, что бывал в деревне раньше, наставлял темноволосого, рассказывая ему что-то и объясняя. Поведение их было непонятно людям, и уже точно, не вязалось с привычками местных мужиков. Не подходили они под их представления, а потому вызывали общее раздражение и интерес.
Дом старосты отличался от домов остальных жителей лишь тем, что был он в два раза больше, и все. Те же крохотные оконца затянутые бычьим пузырем, такой же кривой забор, и точно такие же тощие дети, возившиеся в пыли возле крыльца. При виде нелюдей они не убежали, а застыли с раскрытыми ртами.
— Подожди меня здесь. — Попросил Риан. — Я пойду, поговорю с Ронриком наедине.
— Но…
— Староста не захочет брать мзду при всех. — Пояснил он и усмехнулся. — Детишки тебя есть не станут.
Он постучался в дверь и после громкого, но невнятного отклика вошел в затхлую темноту человечьего жилья.
Гилд остался стоять. Куда деваться, чтобы не маячить у всех на виду, он не знал и потому просто сел на бревно, лежащее возле дома, и надолго задумался. Он хотел оградить себя от пристальных взглядов людей, и словно ушел по дороге собственных мыслей, возведя межу собой и ими неприступную стену отчуждения, через которую не проникали их мысли и взгляд, голоса. От неловкости и смущения он постарался на славу, и потому вскоре люди будто бы перестали его замечать. Тем, кто был понаблюдательней, могло показаться, что силуэт альва становится размыт, словно сливается с общим фоном, с землей, небом, со стеной дома, и вовсе исчезает из виду.
