Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – бургграф
За спиной послышался топот. Мужчина ворвался в переулок, на бегу напряженно всматриваясь прямо перед собой в полумрак. Голова его прошла прямо подо мной. Был соблазн сделать удушающий захват ногами, но я не из тех, кто владеет приемами, да и вообще приемы хороши с невооруженным противником, а не с тем, у которого в руке еще один нож.
Я обрушился ему на спину, сразу же хватая за руки и выворачивая за спину. О землю ударились с такой силой, что захватило дыхание, я слышал как у незнакомца треснуло в грудной клетке.
Выдрав нож, я поспешно повернул обмякшее тело. Лицо темное, из пробитого острым обломком камня лба мощными толчками хлещет кровь. Я беззвучно выругался, что за невезение и как по-дурацки устроен белый свет, где то и дело приходится рубить руки, а то и убивать, хотя мне всего лишь надо тихо и мирно перебраться на ту сторону океана.
Ножи я оставил на месте, неслышно выскользнув с места схватки, а на улочке снова принял вид подгулявшего дворянина, без приключений добрался до постоялого двора. Даже не успел спросить, кто послал за мной. Вообще-то у меня только один противник здесь… не считая короля, но, думаю, Адальберт не стал бы действовать так примитивно.
Пес, зачуяв меня, выбежал в коридор, прыгает так, будто хотел вскочить мне на плечи и там свернуться эдакой кошечкой. Я приласкал зверюгу, сообщил, что люблю, в самом деле люблю, ну как не любить такого красавца. Он визжал и катался от счастья по полу, молотил по воздуху всеми четырьмя, до безумия счастливый, что его любят, что кому-то нужен, что наконец-то не один…
– Не один, – подтвердил я. – И никогда больше не будешь один. Ну как я могу оставить такого преданного верблюда с клыками?
Он счастливо лизнул мне руку, язык в самом деле размером с лопату, но нежный и шелковистый, как у всех собак. Я почесал ему пузо, Пес вообще от счастья раскрыл пасть и растопырил лапы, но я уже поднялся и потащился в комнату.
Заклятие, которым прикрыл свое нехитрое, но безумно дорогое имущество, не тронуто. Если кто и заходил в мое отсутствие, то разве что прибрать пыль, но не рылся в моих вещах.
Бобик посмотрел на меня укоризненно. Мне стало стыдно.
– Прости, – сказал я искренне, – как-то не подумал. Даже колдун не сунется в комнату, которую охраняешь ты.
Он повилял мне хвостом, принимая мои извинения. Собрав вещи, я спустился вниз, переговорил с хозяином, а через полчаса на играющем Зайчике въехал в ворота усадьбы госпожи Амелии Альенде.
Над морем застыли, как диковинные воздушные айсберги, волшебные облака. Кровавый восход полил их красным и багровым, они выглядят, как раскаленные куски металла в жарком небесном горне.
Амелия нарядилась в целомудренно-голубое платье, так контрастирующее с ее загорелым лицом и руками, черными волосами и крупными карими глазами. Я сидел на веранде за столом в одиночестве, если не считать Бобика под столом, а Амелия счастливо хлопотала на кухне. На столе появлялись блюда из морской рыбы, сладкие пироги, мед и печенье, наконец она принесла и в нерешительности водрузила на середину стола небольшой кувшин с вином.
– Понравился город?
– Очень, – ответил я. – Вольный такой, раскованный. Не без перегибов, конечно, но при демократии как без них? Еще заметил, в городе очень много волшебников.
– Ну, не так уж и много…
– А они в самом деле волшебники?
Она мягко улыбнулась:
– В основном это люди, которые отыскали в руинах какие-то талисманы. Обычно они могут делать что-то одно. Например, Жан Ильманд, он сейчас стал уважаемым торговцем, может вызывать Стража… Правда, только в солнечные дни, но этого достаточно, чтобы его караваны могли проходить даже через Золотые Пески, где все еще разбойничают люди Дэна…
– А если дождь?
Она посмотрела с уважением.
– На этом он и прогорел. Рискнул, но разбойники не все попрятались от грозы. Заметили караван и… разграбили. С той поры Ильманд всегда сверяется с погодой. А перед опасным местом старается убедиться, что небо будет ясным. Сейчас он уже в доле с купцами, сам выбирает, с кем идти, Страж у него один…
– Богатый у вас город, – согласился я. – Хоть археологическими древностями, хоть деловой хваткой…
Она насторожилась, внезапно побледнела. Вид у нее был такой, словно наконец-то стряслось несчастье, которого давно ждала, но все равно сделать ничего не может.
Я услышал далекие голоса, выскочил из-за стола. Перед домом бурлит толпа горожан, настоящее народное возмущение, но почему-то пахнуло настолько знакомым, что на миг я ощутил головокружение, будто перенесся в свой прежний мир… а затем обратно.
Так вот когда еще зародились эти технологии «тюльпановых», «оранжевых» и «картофельных» революций. Эти люди не сами пришли, их привели солидные финансовые вливания некой сильной, богатой и весьма заинтересованной стороны. Слишком уж все одинаковые как по возрасту, так и по сложению, даже по одежде. И лица у всех ликующе-радостные, как у людей, которым на халяву свалились хорошие деньги, а нужно всего лишь побузить, поорать и разве что поломать какой-нибудь забор или бросить камни в окна. Это всегда с удовольствием, ломать – не строить…
Я торопливо подошел к окну. Амелия уже стоит на верхней ступеньке крыльца, голос ее звучит громко и решительно, но я уловил в нем панический страх и безнадежность:
– Вы зачем сюда пришли?.. Кто позволил ломать в моем дворе?
В ответ слышался хохот, улюлюканье, морды довольные. Как сладостно чувствовать себя ублюдком, вести себя, как последнее говно, и прекрасно знать, что ничего тебе за это не будет.
Кто-то заорал весело:
– А нам нравится здесь ходить!
– А неча закрывать дорогу к морю!
– А мы прямые дорожки топчем!
– А мы все здесь разнесем, если будете нам препятствовать!
Я смотрел, слушал, все это знакомо, и видел тысячи раз: из зарубежных благотворительных организаций поступают денежные суммы «на культуру и образование, на свободные выборы», и вот начинаются бесчинства, называемые «шелковой» революцией. А эти вот, подогретые неожиданно свалившимися деньгами и разогретые дармовым вином, сперва выкрикивают, как водится, лозунги, затем начинают бить витрины, поджигать автомобили, грабить магазины, оскорблять и насиловать женщин, избивать тех, кто попытается их остановить…
А здесь будут не только избивать, напомнил я себе. Чего заниматься такой ерундой, как избивать, если можно сразу нож под ребро? Или топором по дурной башке. Демократия не сразу научилась носить костюмы и галстуки.
Я благоразумно не показывался, еще неизвестно, кто организовал, выйду сдуру, а в толпе могут оказаться и подготовленные для одной-единственной цели люди. Если это от Вильда, которого обидел на глазах его людей, – одно, если от Адальберта – уже серьезнее и намного опаснее.
