Ольга Голотвина - Привычное проклятие
За раздумьями хозяин вошел в дом, остановился у деревянной лестницы. Надо отдать барышне письмо как можно позже. Пусть уж крики и вопли начнутся перед самым отплытием «Летящего»…
И ответом на эту мысль сверху донесся крик, полный боли и испуга. Мужской крик.
* * *Лицо Эйнеса было белым, но глаза глядели неустрашимо, со злым весельем. Глаза смелого человека, который понимает, что легко отделался, столкнувшись лицом к лицу со смертью.
Он сидел на скамье в трапезной, стягивая правой рукой окровавленную рубаху на левом плече. Кринаш негромко объяснял перепуганной Недотепке, в каком сундуке лежит чистое полотно для перевязки. Дагерта на кухне грела воду. Постояльцы столпились вокруг пострадавшего. Надо ж, человека ножом ударили! Да еще в «Посохе чародея» — вроде бы спокойное, безопасное место!
Последним на шум выбежал Жамис. С лестницы оглядел происходящее, в ужасе расширил глаза при виде крови и брякнул нечто совершенно неуместное:
— Господа, умоляю, не разбудите мою девочку!
И смутился, осознав свою бестактность.
Превозмогая боль, Эйнес усмехнулся:
— Вот уж чего мы все не хотим, почтенный, так это разбудить твою девочку!
Недотепка с необычной для себя прытью принесла полотно. Кринаш сноровисто промыл рану теплой водой и перевязал, приговаривая, что это пустяки, он видал раны и похуже, а заживали за милую душу.
Закончив перевязку, он свирепо обернулся к Уанаи, которая спокойно взирала на происходящее:
— Твоих парней работа? Говори, гадюка чужеземная!
Ксуури не обиделась и не испугалась. Ответила примирительно:
— Зачем нам это? Я еще не потеряла надежды перезимовать здесь. Глупо было бы портить отношения с тобой.
— Не на тех войско ведешь, хозяин! Один в грехах, другой в ответе, да? — поддержал атаманшу Бурьян стаким оскорбленным видом, какой бывает только у мошенников, вообразивших, что совесть их чиста.
Кринаш раздасадованно замолчал. Убедили его не слова разбойника, а сама рана, явно нанесенная неопытной и не очень сильной рукой.
— Да кто б ни ударил, — хмыкнул бородатый стражник, — его уже след простыл!
— А вот и нет! — злорадно сообщил Эйнес. — Я просто ждал, когда меня перевяжут. А этот гад и не собирается удирать. Думает, я его не разглядел! — Эйнес скользнул взглядом по изумленным лицам и точным, как удар клинка, движением руки выделил из толпы одного человека. — Про тебя говорю, любезный, про тебя. Не прикидывайся барашком. Рассказывай, чем я тебе не угодил. Вроде впервые видимся!
Все отшатнулись от бродячего певца Арби. А тот в недоумении огляделся, пытаясь понять, на кого указывает Эйнес. Понял — и побелел, задохнулся от гнева:
— Я?! Да ты что… Да как ты можешь…
Он не успел договорить: на крыльце послышалась возня. В трапезную ввалился торжествующий Верзила:
— Поймал гада! Он уже у калитки засов снял. Еще чуть — и ушел бы.
И с победным рыком втолкнул в кольцо ошарашенных людей свою добычу.
Потрепанная куртка, длинные золотисто-каштановые волосы, перепуганные серо-зеленые глаза… Певец Арби!
* * *С другого берега, с крутого откоса, на постоялый Двор глядели два ящера.
Они полулежали на мокрой опавшей листве, устремив на темный частокол неподвижный взгляд маленьких красных глазок. На макушке у каждого красовался еще один глаз — большой и зеленый, он глядел в небеса.
Одному из ящеров невыносимо хотелось подняться на задние лапы. Ящерок был почти детенышем — об этом говорил угольно-черный цвет чешуи. Пузо было по-детски тонкокожим, и мелкие камешки, затесавшиеся в листве, неприятно впивались в него. Но встать не позволяло воспитание: нельзя возвышаться над старшим! Это можно истолковать как вызов на поединок.
А учитель-то как распластался! Ему-то что: брюхо уже ороговело, все нипочем!
Чтобы отогнать неприятные мысли, черный ящерок завозился и прошипел:
— Это и есть человеческое логово?
Здоровенный хвост, мощный и гибкий, взлетев с желтых листьев, обрушился на хребет юнца. Вслед за ударом донеслось укоризненное шипение:
— Почтительный ученик не прерывает размышления учителя!
Человека такой удар убил бы на месте. Но для ящера это было что-то вроде беззлобного подзатыльника.
Ящерок жестом извинения убрал передние лапы под брюхо и жалобно просвистел:
— Учитель, а зачем нам эти суровые края? Мама говорила: иногда здесь так холодно, что вода становится твердой!
— Я это видел, — важно подтвердил старший ящер.
Он сам был еще молод: темная чешуя лишь недавно подернулась голубовато-сизыми разводами. Уткнувшийся носом в листву юнец был его первым учеником. Приятно было ощущать себя солидным и мудрым.
— Зато этот мир восхитительно неподвижен, — объяснил он, — не сминается в складки. Место, которое Большелапый назвал Дивной Купелью, может стать убежищем чуть ли не для половины самок с детенышами. Ведь их осталось так мало!
— Мы обязаны заботиться о самках и детенышах! — подтвердил юнец, горделиво задрав носишко (смешное это было зрелище). — А люди за рекой — мы убьем их?
— Если понадобится. Но сначала надо узнать о них как можно больше. Этим занимается Короткий Хвост.
Молодой ящерок от восторга издал хлюпающий звук и высунул раздвоенный язык.
Короткий Хвост — это имя! Кто еще обладает такой магической силой? Кто так искусно принимает любые обличья? Кто может так ловко высмотреть чужую тайну, слизнуть ее длинным языком, расхрупать на крепких клыках?
Как же здорово будет говорить когда-нибудь своим ученикам: «Дело, которым занимались Короткий Хвост и я…» Нет, пожалуй, иначе: «Я и Короткий Хвост…»
* * *Два одинаковых человека в одинаковой одежде с одинаковой ненавистью глядели друг на друга. Оба были красными и растрепанными: только что тузили друг друга, катаясь по полу. Их растащили — и тут же вспыхнул спор среди постояльцев: кого из двойников приволок со двора Верзила, а кто всю ночь был в трапезной? Перепутались, мерзавцы!
Оба певца били себя в грудь и сбивчиво клялись в своей подлинности и неповторимости.
Толстый стражник, больше других боявшийся черного колдовства, предложил привязать обоим двойникам по камню на шею и швырнуть в Тагизарну. На всякий случай. В ответ Дагерта пригрозила его самого туда спихнуть, чтоб охолонул малость. В «Посохе чародея» еще никого зря не обижали. Разобраться надо!
Уанаи вежливо внесла предложение: оба «Арби» могли бы спеть, голос выдаст самозванца. Идею отвергли: во-первых, двойники порядком охрипли, обвиняя друг друга в злодейских замыслах, а во-вторых, настоящего Арби не слышал никто, кроме самой Уанаи (если не считать короткой песенки на пристани). А разбойнице-чужеземке никто толком не верил.
