Александр Годов - Я не умру
— Заткнись, — сказал Тиберий, тяжело дыша.
Он вытащил гладиус из раны солдата, на негнущихся ногах добрался до плачущей рабыни и приставил лезвие к её горлу.
— Говори, что здесь произошло.
Изра, крича от ужаса, попыталась вскочить, но получила кулаком в челюсть. На полу оказалось несколько зубов.
— Говори, — повторил Тиберий бесцветным голосом.
— Мы молились, — пролопотала рабыня.
— Кому?
— Кулде и…
Удар пришелся на этот раз ей в нос. Раздался хруст.
— Кому вы молились?
— Единому богу, господин!
Тиберий скривился. По телу пробежал озноб. Надо срочно сообщить Безымянному Королю. Если уже в Венерандуме простой палангай стал молиться чужому богу, то дело принимало серьезный оборот.
— Откуда ты знаешь слова молитвы? Не заставляй бить тебя, Изра.
— В Юменте мне рассказал один человек, когда я еще была рабыней.
— Как его зовут?
— Не знаю.
Тиберий наступил на кисть девушке и проткнул гладиусом её ладонь:
— Как его зовут, тварь?!
— Я правда не знаю!! В Юменте мы называли его Пророком.
В коридоре ярко вспыхнули жар-камни. По лестнице спускалась охрана. Вовремя, дагулы их дери.
Глава восьмая. Квинт
Мысли душили, словно металлическая удавка. Хотелось забыться в болезненном бреду, но разум как назло был чист. Время в камере тянулось, как жевательный корень умулуса, оставленный пьяным жителем на пыльной городской дороге, и внушало такое же отвращение. Иногда внутренний голосок, поселившийся в голове после ранения, нашептывал о самоубийстве. Чего проще вытащить шатающийся металлически штырь из решетки, заточить его о каменную стену и вонзить в сердце…
Квинт держался. Его поселили в маленькой душной камере, в которой всегда было сумрачно. Желтые стены, желтый потолок, желтый пол… Даже старый стол и шатающийся стул отливали желтизной. Лишь узкая каменная кровать отличалась серым цветом на депрессивном фоне камеры. Зато Квинт мог похвастаться двумя решетчатыми окнами, выводившими на зал тренировок служек и демортиуусов старейшин. Иногда он перед сном смотрел, как дрались до крови костяными гладиусами мальчики.
Квинт в миллионный раз прокрутил в голове свои слова и поступки, которые привели его в это место. Он принадлежал к древнему знатному роду, который вот уже много каганамов служил Безымянному Королю. Его прадед был главным военным министром, отец — консулом, отвечающим за финансы Мезармоута, а мать заведовала всеми слугами Венерандума. И сын пошел по стопам родителей. Квинт получил должность дворцового министра. Он всегда работал добросовестно, стараясь выкладываться по полному. Безымянный Король стал для него символом величия. Он верил в божественность правителя…
И надо же было ляпнуть на совете про нехватку золотых монет! Как вообще Безымянный Король не лишил его жизни?
Квинт тяжело вздохнул. Даже сейчас при мысли о нем сердце начинало радостно биться. Преданность — черта их семьи. Несмотря ни на что. Виновный должен понести наказание. Квинт готов был лишиться головы, если бы казнь сняла пятно позора с семьи. Он не верил в судьбу, однако всецело знал о мудрости правителя.
«Пусть Король простит меня. Я виноват».
Из окна подул приятный ласковый ветерок. Послышались радостные крики тренировавшихся на песке мальчишек. Им вторили недовольные вопли мастера. Квинт поднялся с кровати и подошел к противоположной стене. Вот уже долгое время он ютился в тесной камере. Память услужливо выуживала воспоминания о совете в самых мельчайших подробностях. Как только Безымянный Король проткнул длинным мечом его плечо, он решил, что жизнь кончена. Кровь вместе с тепло вытекала из тела. Квинт помнил брезгливые лица других чиновников. Наверное, в тот момент он им казался жалким червем, выродком.
От смерти спасли старейшины. Они приказали демортиуусам перенести тело из большого в зала в хозяйские помещения и перевязать его. А дальше всё было как в тумане… Он то выныривал из бреда, то вновь тонул в нем. Видимо, Безымянный Король приказал перевезти его в Юменту, в астулу старейшин, для лечения.
Квинт нахмурился. Какая участь ждала его? Гипс с руки до сих пор не сняли, однако он чувствовал, что плечо заживало — боль больше не мучила по ночам.
Посадят ли его в тюрьму? Или казнят? Казалось, будущее не предвещало ничего хорошего.
Квинт бросил взгляд в окно. Внутренний двор со всех сторон закрывали высокие крепкие стены здания. В каждом их углу ярко светили жар-камни. Мальчишки под руководством мастеров все двенадцать потестатемов боролись друг с другом. Под их ногами приятно поскрипывал снежно-белый песок. Квинт любил засыпать под звуки борьбы служек. Как тепло становилось от мысли, что в скором времени эти юноши станут опорой Безымянного Короля. Они будут следить за порядком. Одни из них станут министрами религии, другие — преторами-демортиуусами. А кому-то судьба дарует и более высшие конфессиональные чины.
Щелкнул замок, дверь распахнулась. На пороге появился мальчонка хакима десяти в просторной белой тоге. В руках он держал поднос с жирной похлебкой, фоенумной лепешкой и кувшином воды. За его спиной стоял мастер — высокий, крепко сложенный блондин с бородкой-клинышком. В отличие от ученика он был одет в белые кожаные штаны, серую робу с длинными широкими рукавами и искусно украшенный священными письменами табард.
Квинт поклонился пришедшим, не сводя с них взгляд.
— Король бессмертен, — сказал он как можно спокойнее. Жилка на шее часто-часто забилась.
Служка и мастер не проронили ни слова. Мальчик положил поднос на стол и собирался уже уходить, когда Квинт крепко сжал его плечи.
— Постой-ка.
Парнишка уставился в пол. Лицо залилось краской.
— Исхак, подойди ко мне, — сказал мастер.
Квинт не отпустил служку:
— Я хочу с вами поговорить, — обратился он уже к блондину. — Всего лишь несколько слов. Пожалуйста!
Мастер кивнул, зашел в камеру, а затем врезал кулаком Квинту в нос. Перед глазами вспыхнули звезды. Ноги подогнулись. Квинт осел на пол. Перед глазами задвоилось. Удар оказался такой силы, что загудела голова.
«Я это заслужил».
Мастер вывел служку из помещения, захлопнул за собой дверь. Щелкнул замок.
Растерев кровь по лицу, Квинт закрыл глаза, собирая мысли в кучу. Безымянный Король так и не простил его. Видимо, теперь придется провести остаток анимамов в тюрьме. Однако что-то не сходится. Зачем лечить его, если можно было бросить умирать на мраморных плитах в большом зале королевского замка? Зачем запирать в здании старейшин? Квинт чувствовал себя слишком погано для поиска ответов. Он не жалел себя. Напротив — проклинал каждый анимам. Ему было стыдно перед умершими родственниками. Отец и мать говорили, что его ждет большое будущее. Как же они ошибались! Он с мазохистским удовольствием выискивал свои недостатки и убеждал себя, что жалок и ничтожен. Ему надо было убирать дерьмо за юментскими бедняками, а не считать золотые таланты в казне!
