Екатерина Казакова - Пленники Раздора
Черные тени метались по заметенному двору. Одна рвалась к сжавшимся возле неровного дровяника жертвам, другая кидалась и не пускала. А потом они снова переплелись, но в этот миг откуда‑то со стороны полыхнуло ослепительно белым. Так ярко, что Клёна перестала видеть, лишь в глазах запрыгали сверкающие закорючки.
— Клёна!
Она узнала его голос, а когда он подбежал, обхватила за плечи и стала оседать, подломившись в коленях, содрогаясь от пережитого ужаса. И только теперь почувствовала, что левую руку дергает от плеча до кончиков пальцев, что здесь — во дворе — холодно, ветер обжигает, и влажные волосы уже схватились ледком.
Потом она обернулась и увидела скорчившегося в снегу мужчину. Он был наг, а по плечам текла чёрная кровь.
— Я… я… твои рубахи постирала. Они где‑то там, в коридоре валяются, — дрогнувшим голосом произнесла Клёна, пряча лицо на груди у отчима.
— Чистые? — спокойно спросил он.
— Чистые.
— Хорошо. Высохнут — заштопаешь.
Девушка обняла его и судорожно вздохнула.
* * *— Эй…
Лют поднял голову. Над ним стояла Лесана и смотрела с удивлением:
— Ты чего скорчился?
Волколак потёр шею и сказал сипло, отрывисто:
— Ошейник… мой… принеси…
Обережница смерила трясущегося пленника обеспокоенным взглядом и огляделась в поисках пропажи.
Возле дровяника двух рыдающих навзрыд девушек утешали послушники из старших, Клёна жалась к отчиму. Ихтор с Рустой склонились над распростертым окровавленным Беляном. Над ними глыбой застыл Дарен, готовый, если что, вбить кровососа в снег. А маленький дворик был перерыт звериными лапами, вытоптан, залит кровью. Ну и где же искать?
— Кто его с тебя снял? — спросила обережница.
— Не помню, — прорычал в ответ волколак. — Найди!
С запозданием Лесана поняла, в чём дело, и тут же увидела пропажу — в судорожно сжатом кулаке Клёны.
— Разреши, — обережница мягко забрала у девушки ошейник и шагнула к пленнику.
Диво, но тот сам подставил шею и, лишь когда звякнула металлическая пряжка, его окаменевшие измаранные в крови плечи расслабились.
— Хоть плащ какой дай, что мне так и сидеть тут нагишом? — сварливо сказал оборотень.
Лесана повернулась к одному из старших ребят и жестом попросила отдать накидку. Тот без лишних вопросов бросил одёжу пленнику. Лют перехватил её и благодарно закутался.
— Всё. Замаялся я с вами. Веди обратно, — кивнул он обережнице, поднимаясь.
Лишь теперь девушка заметила, что волколак едва стоит на ногах.
— Что с тобой? — спросила она озадаченно.
— Устал.
— А с ним? — она кивнула на простертого в снегу кровососа.
— Да Встрешник его разберет! Одурел, похоже. Лесана, я прошу, уведи меня отсюда, ты же знаешь, сам я не могу Черту переступить.
— Пошли.
Видя, что от него больше ничего не добиться, девушка подошла к Клесху:
— Глава, я уведу Люта. Он еле стоит.
Крефф отвлекся от падчерицы и смерил пленника острым взглядом.
— Уведи. Завтра с ним поговорю. Нынче не до того.
— Шагай, — обережница подтолкнула оборотня к выходу, но перед тем, как разомкнуть защитный круг, почему‑то оглянулась на Клёну.
Девушки встретились глазами и Лесане показалось, будто падчерица Клесха смотрит на Люта не столько потрясённо, сколько задумчиво. Впрочем, он на неё даже не оглянулся.
Пока шли по коридору, обережница молчала. Волколак, пошатываясь, хромал впереди. Наконец, девушка не выдержала:
— Что с тобой, ты можешь объяснить?
— Я объяснил, — ответил он зло: — Устал.
— Налево.
— Что?
— Налево, — она толкнула его в спину по направлению к мыльням.
— Я не хочу мыться. Я хочу спать, — сказал он.
— Ты весь в крови.
Пленник вздохнул, понимая, что проще подчиниться, чем спорить.
В раздевальне он повернулся к своей спутнице и спросил:
— Ну? Так и будешь тут стоять?
Она пожала плечами:
— Прежде ты не стеснялся.
Лют хмыкнул, сбросил плащ и тут же исчез в мыльне. Лесана уселась на лавку ждать.
На душе было мерзостно. Кровосос, по всему судя, натерпелся от волчьих клыков. И что с ним приключилось — оставалось только гадать. Но всё равно незлобивого трусоватого парня оказалось жаль. Вот. Опять ей жаль Ходящего.
В этот раз Лют плескался недолго. Видимо просто опрокинул на себя несколько ушатов воды и вышел. Обережница увидела, что спина и плечи у него распаханы до мяса. Кровяные борозды влажно блестели.
До коморки дошли быстро. Лесане даже показалось, что идет Лют куда бодрее, видимо, помылся и стало легче. Наверное, оно и впрямь было так, потому что у самых дверей покойчика, оборотень резко обернулся к спутнице и дернул её к себе.
— Как же вкусно ты пахнешь…
Горячее дыхание обожгло шею.
Обережница не ожидала ничего подобного, поэтому, когда сильные руки перехватили её запястья, лишая возможности вырваться, а полунагое мужское тело оказалось совсем рядом… Память обрушилась ледяным водопадом. Девушку сковал ужас, дыхание перехватило, перед глазами поплыли чёрные круги.
Холод, темнота, мужчина.
И она одна.
Совсем одна.
Каменный пол крепости стремительно уходил из‑под ног.
Казалось, будто все это длилось вечность, но на деле Лесана не успела сделать и полвдоха. Тело само пришло в движение, невзирая на скованный ужасом разум. Обережница швырнула пленника в стену, вывернула ему руку, одновременно крепко ухватив мокрые волосы на затылке, заставляя запрокинуть голову едва не к самым лопаткам.
Лют судорожно выдохнул, приложившись о камень, и тут же хрипло рассмеялся:
— Вот ведь злобная девка…
— Ты… — она вцепилась в его ошейник и дернула так, что оборотень был вынужден схватиться за кожаную полоску, сдавившую горло. — Руки переломаю…
Она все равно смеялся — сдавленно и сипло, хотя дышать было нечем.
Хватка ослабла.
— Я не хотел тебя пугать, — с искренним раскаянием сказал волколак. — Просто я только что перекинулся в зверя и обратно… трудно уняться. Тем более, запах этот. Хорошо, что ты нашла ошейник, боялся — не сдержусь, и тот здоровый мужик уложит меня рядом с Беляном.
Лесана втолкнула пленника в коморку.
Как же он её злил!
Лют, между тем, скинул плащ и, как был нагой, упал животом на сенник. Девушка посмотрела на рваные борозды, налитые кровью и сказала:
— Это надо зашить.
Оборотень пожал плечами и широко зевнул:
— К утру сами затянутся. На волках всё заживает быстрее, чем на собаках. Вот одежду жаль. Бабка твоя злобная порты дала и то всего облаяла, а уж теперь, чую, вовсе нагишом ходить придется. Плащ‑то хоть не забирай.
