Дэвид Геммел - Великое заклятие
Раненый, спотыкаясь, кинулся к двери. Другой, поколебавшись, последовал за ним, и оба выбежали в ночь, Дагориан поспешил к Зани, но маленький вентриец, лежащий в луже крови, был уже мертв.
Охваченный гневом, Дагориан погнался за убийцами, но их и след простыл.
Убрав меч в ножны, он вернулся назад.
— Я уже послал за стражей, — доложил ему хозяин таверны.
Дагориан, кивнув, сорвал с убитого им человека капюшон и маску. Лицо мертвеца было ему незнакомо. Хозяин тихо выругался, и Дагориан обернулся к нему:
— Ты его знаешь?
— Угу. Он бывал тут несколько раз, только в мундире.
— Кто такой?
— Имени не знаю, но он служил в адъютантах у Антикаса Кариоса.
В третий раз за день Ногуста велел остановиться, чтобы дать лошадям отдых. Кобылы, на которых ехали Кебра и Зубр, в отдыхе не нуждались, но огромный вороной мерин Ногусты тяжело водил мокрыми боками. Ногуста потрепал его по шее и прошептал:
— Ничего, Великий, ничего. Ты хворал, и тебе нужно время, чтобы восстановить силы. — Преодолев с конем в поводу поросший соснами склон, Ногуста обвел взглядом зеленую долину внизу.
— До сих пор не верится, — сказал Зубр, поравнявшись с ним. — Такого коня — и на живодерню! Ошибка, должно быть, вышла.
— Никакой ошибки. Он долго болел, и король решил, что конь ему больше не пригодится.
— Так ведь это же Звездный! Он много лет носил короля в бой. Король его любит.
— Любовь королей — вещь опасная. Звездный — он вроде нас, Зубр. Ему восемнадцать лет, и он уже не так силен и резв, как бывало. Сканде он больше не нужен, вот его и продали на шкуру, мясо и клей.
— Зачем же ты-то его купил, если он больше никуда не годится?
— Он заслуживает лучшей доли.
— Может, и так, но что ты будешь делать, если он падет? Погляди-ка на него! Лошади от легочной гнили не выздоравливают.
— Болезнь определили неправильно. Мышцы у него не одрябли. Это просто какая-то заразная хворь, и на горном воздухе ему станет легче. А если он и умрет, то на воле, гордый и свободный, окруженный друзьями, которым он дорог.
— Скажешь тоже. Это же лошадь — думаешь, ему не все равно?
— Главное, что мне не все равно.
С Ногустой во главе они спустились в долину и разбили лагерь у ручья. Зубр набрал хворосту для костра, Кебра распаковал котелки и миски.
Ногуста расседлал коня, дал ему поваляться, а потом вычистил. Вороной был огромен, почти восемнадцати ладоней в холке, с красиво выгнутой шеей, мощной спиной и белой звездочкой на лбу.
— Отдыхай теперь, дружище, — сказал Ногуста. — Тут хорошая трава.
Усталый конь побрел на луг и стал пастись.
— Славное место, — сказал Кебра. — Земля тучная. Будь я на двадцать лет моложе, построил бы здесь дом.
Начинало темнеть, и в траве шмыгали кролики. Кебра подстрелил двоих на ужин, ободрал и выпотрошил.
Ногуста завернулся в плащ и сел спиной к дереву. Отсюда открывался величественный вид на снежные вершины, на холмы и долины под ними. На востоке в туманной дымке виднелся лес, на западе в лучах заката мерцало красное озеро. Кебра прав — хорошее место для дома. Ногуста представил себе широкое, низкое строение с окнами, выходящими на горы. Здесь славно жилось бы скотине и лошадям. Что такое труды человека по сравнению с этими гигантскими творениями природы? — думал Ногуста, любовно глядя на горы. Любое человеческое зло кажется здесь мелким и незначительным. Горам нет дела до прихотей королей и принцев. Они стояли здесь до появления человека и будут стоять, пока солнце не погаснет и вечная тьма не опустится на планету.
Кебра принес ему миску с похлебкой, и они поели в не стесняющем никого молчании. Зубр, быстро покончив с ужином, взял старательский лоток и ушел вверх по ручью.
— Напрасный труд — тут нет золота, — сказал Кебра.
— Пусть его — все занятие.
— Ты все-таки думаешь, что за нами будет погоня?
— Да. Маликада так просто не сдается. Он пошлет за нами своих людей, я убью их — а чего ради? Ради чьей-то гордыни.
— Может, нам еще удастся уйти.
— Может быть. У меня не было новых видений, которые утверждали бы обратное. Но смерть где-то близко, Кебра — я чую ее.
Кебра промолчал, зная, что Ногуста редко ошибается в подобных делах.
К ним подошел Звездный, дышавший по-прежнему хрипло и с трудом. Ногуста погладил его, а Кебра сказал:
— Зубр-то прав, пожалуй. Пытаться уйти от погони, когда у тебя конь болен, не слишком разумно.
— За ним плохо ухаживали. Мой отец всегда следил за чистотой в конюшне, а он знал в этом толк. Да и застоялся он порядком.
— Я не то имел в виду.
— Знаю, дружище, — усмехнулся Ногуста. — Согласен, это неразумно, но если б мне сейчас дали выбирать, я сделал бы то же самое.
Ульменета смотрела из сада на крыше, как армия покидает город. Четыре тысячи дренайских пехотинцев шагали по трое в ряд, три тысячи вентрийских конников ехали попарно. Следом тянулись обозы и разобранные осадные машины. В Юсе стало известно, что кадийцы тоже выступили в поход, и Сканда поспешил двинуться им навстречу.
Король не позаботился зайти к Аксиане и простился с ней через Калижкана. Ульменета, избегавшая чародея, сидела у себя, пока он не ушел. Теперь она, стоя высоко над ликующими толпами, смотрела, как выезжает на войну Сканда. Люди бросали розовые лепестки под копыта его коня, а он махал народу рукой и улыбался.
Удивительно: каких-нибудь несколько лет назад он был чужеземным захватчиком, и все испытывали страх перед ним. Теперь, несмотря на гибель старой империи, он для них герой и бог.
Дело, возможно, обстояло бы иначе, будь он дурен собой. Вряд ли человек безобразный сумел бы завоевать в народе такую же любовь, как высокий золотоволосый красавец Сканда со своим обаянием и улыбкой, побеждающей сердца.
Какими глупцами порой бывают люди, думала Ульменета. В прошлом году король пожертвовал десять тысяч рагов на городской сиротский приют — сотую долю того, что он тратит на войну, но его полюбили за это еще больше. Весь город только об этом и говорил. В том же месяце одного почитаемого всеми священника обвинили в попытке соблазнить молодую монахиню и с позором изгнали из Юсы. В городе говорили и об этом. Две противоположности, думала Ульменета. Благочестивый муж всей своей предшествующей жизнью не смог искупить один грех, а величайший в истории убийца внушил к себе любовь, пожертвовав толику денег из присвоенной им городской казны.
Кому под силу это понять?
Войско вышло из города, и Ульменета спустилась на дворцовую кухню. Повара сидели сложа руки, и она сама взяла себе на завтрак сыр, яйца и хлеб с густым клубничным вареньем.
