Патрик Ротфусс - Имя ветра
Никакого потока силы. Меня не бросило ни в жар, ни в холод. Луч света не озарил меня.
Я был весьма разочарован — насколько мог в состоянии «каменного сердца». Поднял руку с монеткой, и вторая монетка на столе повторила движение. Без сомнения, это была магия, но я не чувствовал никакого восторга. Я-то ожидал… Не знаю, чего я ожидал, но не этого.
Остаток дня был проведен в экспериментах с простым симпатическим связыванием, которому меня научил Абенти. Я узнал, что связано может быть почти все. Железный драб и серебряный талант, камень и кусочек фрукта, два кирпича, ком земли и осел. Около двух часов ушло у меня на то, чтобы сообразить: деготь здесь необязателен. Когда я спросил Бена, он признался, что это просто помогает концентрации. Кажется, он удивился, что я выяснил это самостоятельно.
Быстренько обобщу законы симпатии, поскольку вам наверняка никогда не понадобится больше чем примерное представление, как она работает.
Во-первых, энергию нельзя создать или уничтожить. Когда ты поднимаешь один драб, а второй поднимается со стола, тот, который в твоей руке, весит как два — фактически ты и поднимаешь два.
Это в теории. А на практике тебе кажется, что ты поднимаешь три драба. Ни одна симпатическая связь не совершенна. Чем меньше похожи объекты, тем больше энергии теряется. Представьте себе дырявый желоб, ведущий к водяному колесу. У хорошей симпатической связи очень мало утечек и почти вся энергия идет в дело. В плохой связи дырок полно; очень малая часть прикладываемого усилия идет, собственно, на то, что ты хочешь сделать.
Например, я пытался связать кусочек мела и стеклянную бутылку с водой. Между ними было очень мало похожего, поэтому, хотя бутылка с водой весила не больше килограмма, когда я попытался поднять мелок, то почувствовал все тридцать. А лучшую связь показала ветка дерева, которую я сломал пополам.
После того как я освоил это несложное симпатическое действие, Бен научил меня другим. Десяток десятков симпатических заклинаний, сотня маленьких трюков для управления течением энергии. Каждое из них было новым словом в обширном словаре языка, на котором я учился говорить. Довольно часто это оказывалось скучным, и я не стану здесь рассказывать и половины.
Бен продолжал понемногу знакомить меня с другими областями знаний: историей, арифметикой и химией. Но я вытягивал из него все, чему он мог меня научить в симпатии. Он выдавал свои секреты по капле, заставляя доказывать, что я освоил одно, прежде чем давать мне другое. Но у меня, видимо, был к этому искусству дар, далеко превосходящий мою естественную склонность к поглощению знаний, так что слишком долго ждать никогда не приходилось.
Я вовсе не хочу сказать, что путь мой всегда был гладок. То же самое любопытство, которое делало меня столь ретивым учеником, с завидной регулярностью приводило меня к всевозможным неприятностям.
Однажды вечером, когда я разводил огонь для кухонного костра, мать застала меня за пением песенки, услышанной мною за день до того. Не зная, что позади меня стоит мать, я постукивал одним поленом о другое и рассеянно напевал:
Леди Лэклесс в черное одета,
Семь диковин прячет платье это.
Есть не для ношения кольцо,
Не для брани острое словцо.
У супруга леди, верь — не верь,
Свечка есть, при ней без ручки дверь.
В ларчике без крышки и замка
Лэклесс держит камни муженька.
А еще у леди есть секрет,
Видит сны она, да сна ей нет.
На дороге, что не для хожденья,
Лэклесс ждет загадки разрешенья.
Эту песенку распевала маленькая девочка за игрой в «прыг-скок». Я прослушал ее только два раза, но она застряла у меня в голове — детские песенки легко запоминаются.
Мать услышала меня и подошла к огню.
— Что ты пел, мой милый? — Ее тон не был суровым, но я почувствовал, что она весьма недовольна.
— Да так, одну штуку, я услышал ее в Феллоу, — уклончиво ответил я.
Убегать с городскими детьми мне было строго-настрого запрещено.
«Недоверие быстро превращается в неприязнь, — говорил мой отец новым членам труппы, — так что в городе не разделяйтесь и ведите себя вежливо».
Я подложил в огонь поленья потолще и стал смотреть, как пламя лижет их. Мать некоторое время молчала, и я уже стал надеяться, что на этот раз пронесло, когда она вдруг сказала:
— Это не слишком хорошая песня. Ты не задумался, о чем она?
Я действительно об этом не думал: стишок казался совершенно бессмысленным. Но теперь, прокрутив его в голове, я увидел совершенно явный сексуальный подтекст.
— Я понял. Но прежде не подумал.
— Всегда думай, о чем поешь, дорогой, — смягчилась мать, погладив меня по голове.
Похоже, мне повезло, но я не смог удержаться от вопроса:
— Но чем это отличается от некоторых отрывков из «При всех его надеждах»? Например, там, где Фейн спрашивает леди Периаль о ее шляпе: «Я слышал о ней от стольких людей, что сам желаю теперь я увидеть ее и примерить». Ведь всем понятно, о чем он на самом деле говорит.
Мать сжала губы: не рассерженно, но и без радости. Затем что-то в ее лице изменилось, и она предложила:
— А вот сам скажи мне, в чем разница.
Я терпеть не мог вопросы с подвохом. Разница была очевидна: одно навлечет на меня неприятности, а другое нет. Я подождал немного, чтобы показать, что всесторонне рассмотрел дело, а потом покачал головой.
Мать присела перед огнем, согревая руки.
— Разница в том… можешь передать мне треногу? — Она легонько пихнула меня в бок, и я вскочил, чтобы достать треногу из нашего фургона, а мать продолжала: — Разница в том, говорится что-то человеку или о человеке. Первое может быть грубостью, зато второе всегда называется сплетней.
Я принес треногу и помог матери установить ее над огнем.
— А кроме того, леди Периаль — всего лишь персонаж пьесы. Леди Лэклесс — реальный человек, чувства которого можно задеть. — Она посмотрела на меня снизу вверх.
— Я не знал, — виновато сказал я.
Наверное, я выглядел достаточно жалостливо, поскольку мать заключила меня в объятия и поцеловала.
— Ну и не стоит горевать, солнышко. Просто помни: всегда думай, что делаешь. — Она погладила меня по голове и улыбнулась — словно солнце засияло. — Полагаю, мы обе: леди Лэклесс и я — извиним тебя, если ты найдешь сладкой крапивы для ужина.
Любой предлог, позволявший избежать наказания и поиграть в зарослях деревьев у дороги, годился для меня. Я исчез чуть ли не раньше, чем слова слетели с ее уст.
Я также должен пояснить, что большая часть времени, проводимого с Беном, была моим свободным временем. Я все так же выполнял свои обычные обязанности в труппе: играл роль юного пажа, когда требовалось; помогал раскрашивать декорации и шить костюмы. Чистил лошадей вечером и громыхал куском жести за сценой, если нужно было изобразить гром.
