Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — эрбпринц
Он задержал чашку у рта, покачал головой.
— На это нет указаний.
— Но нет и отрицания, — возразил я. — Это вполне могло быть! Я уверен, такое толкование потопа возникнет. Оно должно возникнуть, что разрешит нам общаться с гномами, эльфами и прочими существами, уже и забывшими, что они тоже… гм… люди.
— Это слишком радикально, — возразил он. — Нет-нет, церковь на это не пойдет.
— Не всегда идут добровольно, — ответил я.
Он насторожился, глаза блеснули гневом.
— Что?
— Бывают обстоятельства, — напомнил я, — когда нам приходится соглашаться с… реальностью. Когда начнется реформация церкви…
Он сделал два глубоких глотка, в наслаждении закрыл глаза, а после паузы ответил мирно:
— Если начнется!
Я ответил почтительно:
— Мы сами ее начали и подбрасываем в ее костер дровишки, продолжая печатать Библию. Потому со всей почтительностью должен заметить, все-таки не «если», а «когда». Самое большее, на что можем рассчитывать, — это чуть-чуть скорректировать курс… раз уж первыми поняли, где именно прорвет дамбу.
Он слушал, иногда чуть-чуть кивал, словно соглашался, что да, именно так и нужно будет говорить будущим реформаторам церкви, а я сделал голос совсем сладким и закончил почти льстиво:
— Отец Дитрих, я просто уверен, что ваш авторитет в церкви заставит остальных иерархов церкви прислушаться к вашим словам насчет некоторых уязвимостей в современном строительстве Церкви. Если она сама не реформирует себя сверху, народ реформирует ее снизу. И тогда мало не покажется!..
Он поморщился.
— Народ?
— Я имею в виду простых священников, — уточнил я. — Они постоянно среди простого народа, потому они народ тоже. Папа Римский когда видел простой народ? Раз в году с высокого балкона?.. Да и то на площади собирался не народ, а ради такого случая вся знать королевства.
Он покачал головой.
— Я постоянно перечитываю Библию. И да, вижу, где нужно кое-что поправить. Но это поправки, а не реформы!
— Править придется очень много, — сказал я настойчиво. — Ваше преосвященство, я обращаю внимание, что когда народ возьмется вносить поправки сам, то мало не покажется. Он сам не знает, где остановится, и будут гореть церкви и костелы, священников начнут убивать, как только увидят, монахинь насиловать, разрушат монастыри и разобьют типографские станки…
Он вздрогнул, перекрестился, а на меня посмотрел с ужасом.
— Ты предрекаешь скорый приход Антихриста?
Я пробормотал:
— Что такое Антихрист… Боюсь, он в каждом. Из Египта мы еще не вышли, каждый день выходим… и должны выходить! И не должны выпускать Антихриста.
Он помолчал, затем сделал некий ограждающий знак, словно бы закрыл нас двоих особым святым щитом со всех сторон.
— Сын мой…
Голос его звучал несколько необычно, сердце мое заколотилось в ожидании чего-то важного.
— Отец Дитрих?
Он понизил голос и произнес, как мне показалось, с некоторой неловкостью:
— Я архиепископ церкви и легат, это все, что известно мирянам и даже священникам. И что известно также и тебе. Но то, что скажу сейчас, должен хранить втайне.
— Отец Дитрих, клянусь!
Он допил кофе, почти не прикоснувшись к печенью, хотя одобрил, даже похвалил, и сказал совсем шепотом:
— Дело в том, что я еще и… кардинал in pectore.
Я тихохонько охнул:
— В груди, в сердце… ах да, в тайне! Вы — тайный кардинал?
Он чуть наклонил голову; в глазах оставалось смущение.
— Его Святейшество, — произнес он, — слишком высоко оценивает мою деятельность в Сен-Мари и… других королевствах, куда вас привела жажда справедливости.
Я уже пришел в себя, возразил довольно бодро:
— Ничего подобного!.. Я не знаю, чем заняты остальные кардиналы, но вы, отец Дитрих, восстановили на этих землях римскую церковь и упрочили ее власть и влияние!.. Его Святейшество лишь воздает вам по справедливости!..
Он наклонил голову, я понял, поцеловал ему руку и покинул шатер в почтительном смирении. Новость, в самом деле, весьма… То, что Папа Римский назначил отца Дитриха втайне от других кардиналов и вообще церковников in pectore кардиналом, хорошо и плохо.
Хорошо — понятно, мы дружим, несмотря на разницу в возрасте и положение, а плохо то, что как кардинал, отец Дитрих, будет вынужден крепить устои римской церкви даже там, где их надо расшатывать.
Лучше всего пашут новички, а отец Дитрих окажется в том кардинальнике именно тем, на кого взвалят всю работу. И очень не хотелось бы, чтобы он укреплял то, что нужно разрушить, и боролся против того нового, что должно прийти на смену.
Возможно, отец Дитрих является даже одним из папабилей, хотя это и маловероятно в силу удаленности от двора Его Святейшества.
Правда, папабильство не дает никаких преимуществ на трон папы. В истории столько же папабилей, избранных папами, как и неизбранных, а еще больше непапабилей, что к изумлению всех получили большинство голосов на конклаве и заняли трон Его Святейшества…
— Хватит! — сказал я вслух резко. — Разумничался!.. Ишь, образованность все хочут показать. И ты туда же…
Полдня я потратил на объезд в быстром темпе войск, выдвинутых на защиту Варт Генца, а вместе с ним и всех дорог на юг, теперь уже наших, переговорил с военачальниками, рассказывая новую диспозицию и сегодняшние требования, а потом вспрыгнул, не касаясь стремени, в седло, развернул арбогастра в сторону своего шатра, его поспешно установили, как только я появился.
Он бодро донес меня к цели, я соскочил на землю, намереваясь войти в шатер, но Бобик насторожился, быстро-быстро завилял хвостом и ринулся навстречу всаднику, что вскачь мчится в мою сторону на красивой белой лошади с пышной гривой.
Я охнул, узнав Бабетту. Все такая же сочно-зовущая, яркая и смеющаяся, осадила коня на полном скаку, я протянул руки, и она без колебаний упала мне в объятия.
Свежий аромат ее сочного жаркого тела охватил меня с такой силой, что я непроизвольно и жадно сдавил ее в руках.
Бабетта счастливо пискнула, я задержал на груди и с великой неохотно поставил задними лапками на землю.
— Что ж так традиционно? — спросил я. — На коне…
— А что, — спросила она, смеясь, — обязательно на метле?
— Ты ведьма высшего класса, — напомнил я, — обязана… соответственно. На метле, в ступе, на большом нетопыре…
Она смеялась, в глазах вспыхнули звезды, а на щеках и подбородке появились умильные ямочки.
— Рич, разве я ведьма? — протянула она лукавым голоском.
— Все женщины — ведьмы, — изрек я, — а ты лучшая из женщин, значит…
