Абрахам Меррит - Металлическое чудовище
Через завешенный овал скользнула фигура.
Черная и высокая, длинные мускулистые руки свисают, как у обезьяны; плечи широкие и искаженные, одно намного длиннее другого, и рука с этой стороны свисает ниже колен.
Двигалась эта фигура боком, словно краб. Лицо покрыто бесчисленными морщинами, и чернота его казалась не свойством пигмента кожа, а результатом бесчисленных прожитых лет. И ни на лице, ни в фигуре ничто не позволяло сказать, кто перед нами: мужчина или женщина.
С изуродованных плеч спадало короткое красное одеяние без рукавов. Существо казалось невероятно древним, а могучие мышцы и напряженные сухожилия свидетельствовали об огромной силе. Во мне оно вызвало какое-то отвращение. Но глаза у него не древние, нет. Без ресниц, без радужной оболочки, черные и яркие, они сверкали на этом морщинистом лице, смотрели только на Норалу и были полны огнем преклонения.
Существо распростерлось у наших ног, вытянув длинные руки.
– Хозяйка! – взвыло оно высоким неприятным фальцетом. – Великая! Богиня!
Норала коснулась сандалией одной вытянутой руки, и при этом прикосновении по лежащему телу пробежала дрожь экстаза.
– Юрук, – начала она и смолкла, глядя на нас.
– Богиня говорит! Юрук слушает! Богиня говорит! – В голосе звучало восхищение.
– Юрук. Встань. Посмотри на незнакомцев.
Существо – теперь я понял, кто это, – поднялось, присело на корточки, удивительно напоминая обезьяну, упираясь кулаками в пол.
По изумлению в его немигающем взгляде я понял, что до сих пор евнух даже не замечал нашего присутствия. Изумление исчезло, сменилось огнем злобы, ненависти – ревности.
– Агх! – рявкнул он. Вскочил, протянул руку к Руфи. Она испуганно вскрикнула, прижалась к Дрейку.
– Полегче! – Дрейк ударил его по руке.
– Юрук! – в звонком голосе слышался гнев. – Юрук, они мои. Им нельзя причинять вред. Берегись, Юрук!
– Богиня приказывает. Юрук повинуется. – И хоть в голосе его слышался страх, но в то же время злобное недовольство.
– Отличный товарищ для ее новых игрушек, – пробормотал Дрейк. – Но если этот тип начнет веселиться, я тут же пристрелю его. – Он подбадривающе прижал к себе Руфь. – Веселей, Руфь. Не обращайте на него внимание. С этим-то мы справимся.
Норала взмахнула белой рукой. Юрук исчез в одном из завешенных выходов и почти тут же вернулся с большим подносом, полным фруктов, и густой белой жидкостью в фарфоровых чашках.
– Ешьте, – сказала Норала, когда узловатые руки поставили поднос у наших ног.
– Голодны? – спросил Дрейк. Руфь покачала головой.
– Схожу за нашими седельными мешками, – сказал Дрейк. – Будем пользоваться своими продуктами, пока их хватит. Не стал бы пробовать то, что принес этот парень Юрук – при всем уважении к добрым намерениям Норалы.
Он направился к выходу, евнух преградил ему путь.
– У нас с собой своя еда, – объяснил я Норале. – Он идет за ней.
Она равнодушно кивнула, хлопнула в ладоши. Юрук отступил, и Дрейк вышел.
– Я устала, – вздохнула Норала. – Путь был долгий. Надо освежиться…
Она протянула Юруку ногу. Тот встал на колени, развязал бирюзовые ремни, снял сандалии. Норала поднесла руки к груди.
Медленно скользнуло вниз ее одеяние, как будто не хотело расставаться с нею; с шорохом спустилось с ее высокой нежной груди, с изысканных круглых бедер и легло у ног, как опавшие лепестки цветка из бледно-янтарной пены. Из чашечки этого цветка поднималось сверкающее чудо ее тела, увенчанного облаком дивных волос.
Она была обнажена и в то же время одета в неземную чистоту, чистоту далеких спокойных звезд, вечного снега на высоких вершинах, прозрачного серебристого весеннего рассвета; тело ее излучало божественного очарование, от которого гасло пламя желания. Юная Иштар, девственная Изида, женщина – но без женской притягательности, словно изысканная живая статуя из слоновой кости и молочного жемчуга.
Она стояла, не обращая внимания на наши взгляды, отчужденная, далекая, как будто забывшая о нашем существовании. И это спокойное равнодушие, полное отсутствие того, что мы называем сознанием пола, еще яснее показало, какая огромная пропасть разделяет нас.
Она медленно подняла руки, сплела свои роскошные локоны в корону. Я видел, как вошел с седельным мешком Дрейк; увидел, как мешок выпал из его рук при виде этого поразительного зрелища; видел, как расширились его глаза, полные удивления и благоговейного восхищения.
Норала переступила через упавшие одежды и двинулась к дальней стене, Юрук последовал за ней. Он наклонился, поднял серебряный кувшин и начал осторожно лить на плечи женщины его содержимое. Снова и снова наклонялся он, наполняя сосуд из мелкого бассейна, из которого с журчанием вытекал чистый ручеек. Я восхищался мраморной гладкостью и тонкостью кожи Норалы, на которой ласковая вода оставляла крошечные серебристые брызги-жемчужинки. Евнух скользнул в сторону, достал из стенного шкафа белое полотенце, вытер Норалу, набросил ей на плечи синюю шелковую накидку.
Она вернулась к нам, склонилась к Руфи, которая сидела, держа на коленях голову брата.
Сделала движение, будто хотела привлечь девушку к себе, но увидела на лице Руфи нежелание. Какая-то тень промелькнула в ее широких загадочных глазах; с тем же выражением жалости, смешанным с любопытством, взглянула она на Вентнора.
– Выкупайтесь, – сказала она, указывая на бассейн. – И отдохните. Здесь вам не грозит опасность. А ты… – на мгновение рука ее замерла на голове девушке, – когда захочешь, я снова дам тебе мир.
Она раздвинула занавес и в сопровождении евнуха исчезла за ним.
13. ГОЛОС ИЗ ПУСТОТЫ
Мы беспомощно переглянулись. Потом Руфь покраснела, опустила голову: может, увидела выражение глаз Дрейка, может, из-за какой-то мысли; паутина ее волос скрыла ее лицо и бледное загорелое лицо Вентнора.
Неожиданно она вскочила на ноги.
– Уолтер! Дик! Что-то происходит с Мартином!
Мы мгновенно оказались рядом, склонились к Вентнору. Рот его открылся, медленно, медленно, с явным усилием. И сквозь почти неподвижные губы послышался голос, слабый, будто долетающий с бесконечно далекого расстояния, призрак голоса.
– Трудно… трудно! Так трудно! – жаловался этот шепот. – Не могу долго поддерживать связь… голосом.
– Глупо было стрелять. Простите… мог вызвать для всех большие неприятности… но сходил с ума от страха за Руфь… думал, стоит попытаться. Простите, я так обычно себя не веду…
Тонкая струйка звуков оборвалась. Я почувствовал, как наполняются слезами глаза; как это похоже на Вентнора ругать себя за кажущуюся глупость, просить прощения, признавать свою ошибку – точно так же, как не похоже безумное нападение на диск в его собственном храме, в окружении его собственных прислужников, на обычно хладнокровного Вентнора.
