Светлана Крушина - Путь Богини Мудрой
Окрестные кумушки тотчас решили, что проклятый колдун приворожил Лионетту. Присушил, да и ушел из города. Шептались меж собой: "Пропадет девка, высохнет вся". И госпожа Аманда, которая никогда, даже после пожара, не думала, будто Лионель способен намеренно причинить зло ее дочке, — госпожа Аманда начинала верить слухам и шепоткам. Потому что тосковала Лионетта по нему, по колдуну проклятому. Это было ясно, как летнее небо.
Но сама Лионетта знала, что никакого приворота не было. Не было, и все тут. Никогда Лионель не пытался ее приворожить, никогда! А ей даже легче было бы, если б пытался. Потому что это означало бы, что она хоть сколько-нибудь ему интересна, хоть сколько-нибудь нужна! А он ушел, ни сказав ни слова. Даже не поцеловал напоследок. Даже «прощай» Лионетта от него не услышала. Не позволил ей пойти с ним — ладно. Лионетта и сама понимала, что в дороге будет для него только обузой: и он-то непривычен к бродячей жизни, и она избалована домашней заботой. Просилась она с ним только от одного отчаяния. Но ведь заглянуть к ней, чтобы попрощаться, он мог бы! Лекад объяснил, что он будто бы не хотел бередить сердце ни ей, ни себе. Но Лионетта видела, как он отводил глаза, утешая ее, и не поверила ему. Лионель просто не хотел ее видеть, вот и все.
Нет, она его не винила. Она и раньше знала, что занимает в его жизни не такое уж и большое место. Знала, что он вполне может обойтись без нее. Магия и служение Богине наполняли его жизнь до краев. И вполне естественно, что, когда он утратил и магическую силу (пусть хотя и на время), и милость Гесинды, Лионетта не стала значить для него больше. Что она могла предложить ему взамен утраченного? У нее не было ничего, в чем бы он нуждался. Он не искал даже сочувствия…
Я — ничтожество, удрученно повторяла про себя Лионетта. Разве такая подруга ему нужна? Нет! будь я сильнее, умнее, я придумала бы, чем ему помочь. Да что там — я могла бы заранее понять, догадаться, что он задумал, и отговорила бы его от опасного эксперимента…
Мысли о собственной никчемности, о полном своем бессилии изменить что-либо, многопудовыми гирями давили на измученный рассудок. Душа застыла в оцепенении. Дни без Лионеля тянулись серые и тоскливые, хотя за окном светило летнее солнце. Из всех лиц, слившихся в одно, Лионетта кое-как выделяла лицо Лекада. И то потому, что помнилось еще: именно он врачевал Лионеля, да и к ней заходил.
Госпожа Аманда перед гостем робела, как перед самой Перайной. Очень уж суровым он ей казался. Но втайне она надеялась, что Лекад сумеет вылечить ее дочурку от непонятного недуга. Храмовник и впрямь поил девушку какими-то травяными настоями (Лионетта покорно их глотала, однако же лучше ей не становилось). Но, в отличие от госпожи Аманды, он прекрасно знал, что недуг, который не отпускает девушку, вовсе никакой не загадочный. И зовется он просто — тоска.
А против тоски никаких лекарств еще не придумали…
Ему очень не нравилось, что Лионетта никогда не плачет. Слезы, какими бы горькими они ни были, приносят облегчение. Лионетта же не пролила ни слезинки, не проронила ни слова жалобы. Молча и тихо она с каждым днем все глубже погружалась в себя. Лекад советовал ей сходить в храм Травии, помолиться. Говорил, что нельзя так любить, нехорошая это любовь, неугодная Богине Любящей. Лионетта смотрела на него прозрачным взглядом, задумчиво кивала… и уходила все дальше.
Лекад печенками чуял, что будет беда. Похоже, что даже время, этот великий врачеватель, было бессильно. Неужели впрямь — приворот? Но Лионель, сколько его знал Лекад, не мог так поступить с девушкой, которую называл сестрой. Да и зачем бы ему это понадобилось?
Но и поверить, что эта любовь послана самой Травией, Лекад тоже не мог. Очень уж она походила на проклятие…
* * *Первые дни Лионель много думал о том, как будет добывать себе пропитание. Но вскоре оказалось, что это последнее, о чем нужно волноваться. В деревне, куда он завернул, чтобы купить хлеба, он услышал о женщине, которая занемогла. Ее муж собирался посылать сынишку в соседнюю деревню, за знахарем. Идти было далеко, да делать нечего… Лионель тут же предложил свои услуги. Сначала его внимательно оглядели, но мага не признали. Маги не слоняются по деревням с тощей котомкой за плечами и не носят пыльные серые балахоны.
— А ты, что ли, знахарь будешь? — мрачно вопросил муж занемогшей крестьянки. Это был здоровенный мужичина, с широченными плечами и мясистым красным лицом. Руки у него были как колоды. Лионелю подумалось, что самому ему знахарь в ближайшем будущем едва ли понадобится.
— Да, я знахарь, — ответил юноша, не вдаваясь в подробности.
Его снова смерили подозрительным взглядом. Такое недоверие вполне можно было понять и оправдать: слишком уж юным казался Лионель.
— Больно молод… — подтвердил его догадку мужик. — Ты дело, правда ли, знаешь?
Лионель заверил, что лечить ему уже приходилось, и много.
— Ну, пойдем тогда… Только денег я тебе не дам. Дед-то наш, — (под «дедом» он, вероятно, подразумевал знахаря из соседней деревни), — денег никогда не берет. Ему кто хлеб несет, кто яйца, или там сыр… Так что вот так вот, парень. Не обессудь.
— Хлеб и сыр вполне меня устроят, — кивнул Лионель.
Из деревни он уходил, унося в сумке краюху хлеба, несколько вареных яиц и ломоть сыру. А еще его пустили переночевать на сеновал — уже кое-что после ночевок на лесных опушках.
С этого дня так и повелось. Мысли о том, что он — маг, Лионель затолкал поглубже, хотя магическая сила к нему вернулась. Он ее чувствовал всем существом. Но открываться потоку боялся. Казалось, если он шепнет самое простенькое заклинание, его барьеры рухнут под натиском магической стихии, и повторится огненный ужас. О нем слишком ясно напоминали розовые шрамы ожогов на руках и на груди. Кроме того, ту страшную ночь он раз за разом переживал во сне, а смог бы пережить еще раз наяву — Безымянный знает. Не то чтобы Лионель так боялся смерти, нет. Он боялся боли. И боялся страха.
Врачевание одними только травами было не так эффективно, как с магической подпиткой. Но зачастую этого оказывалось достаточно. Лионель многое знал о растениях, а Лекад научил его извлекать из них всю возможную пользу.
Днем он бродил по полям, разыскивая травы. От человеческого жилья старался держаться подальше — очень тяжело было разговаривать с людьми, смотреть в их лица. Даже перед теми, кого видел первый раз, он чувствовал себя виноватым (впрочем, и наедине с самим собой было не легче…) В деревню Лионель входил, только когда голод совсем прижимал. Он стучался в дома, спрашивал, не нужна ли кому помощь лекаря. Обычно его приводили в низкую, темную, дымную хижину, где какой-нибудь бедных умирал от лихорадки. За месяц Лионель побывал в стольких подобных убогих жилищах, что почти забыл, какие на свете бывают светлые, чистые, каменные дома. Зачастую бедняга даже не мог ему заплатить, не мог предложить в награду даже корку хлеба. Лионель все равно не отказывал никому в помощи. Двигали им жалость или долг — он и сам не знал. И не пытался разобраться. Какая разница? Он умел лечить — и лечил.
