Роберт Холдсток - Поверженные правители
В яростном волнении, с руками, испачканными своей первой кровью, она выскочила из дома женщин, подбежала к высокой стене крепости, взобралась по лесенке и встала там, уставившись на запад. На ней была подаренная ей женская одежда — первая в ее жизни, но не последняя. Две опекавшие ее женщины бежали следом, но им, неповоротливым, не догнать было легконогое дитя. Они уговаривали ее вернуться, но Мунда не слушала. Ее, казалось, охватило отчаяние.
Луна стояла низко, чуть срезанная с края. На западе было темно. Страна Призраков выглядела спящей, но никто в Тауровинде не верил этому.
Двух женщин перехватила старейшина Рианта, звавшаяся также Заботницей.
— Оставьте ее в покое.
— Она поручена нам.
— Оставьте ее, — настаивала Рианта. — В ней свет прозрения. Она либо останется, либо ускользнет от нас. Для дочери правителя настало время умереть или стать взрослой.
Мунда кричала и выла со стены:
— Я вижу мрак.
Я вижу потоп.
Я вижу луну и глаза зимы.
Я вижу ночной прилив мертвецов. Мой брат встает против нашествия старой земли, старой жизни.
И совсем по-детски она вскрикнула:
— Но я все еще вижу! Я все еще вижу!
Она широко раскинула руки, словно приветствуя возникшее из темноты видение.
Она снова закричала: в страдании и в страхе. Спустя какое-то время она сошла со стены и бросилась в материнские объятия Рианты.
— Мой брат нас погубит, — шептала она. — Мой брат захочет этому помешать. Я должна остановить его. Его надо как-то остановить.
Тут она увидела меня, стоявшего в тени, и просияла. Подбежала ко мне и обхватила за пояс. Она тут же вспомнила, что с ней происходит, и застенчиво отступила, держа перед собой окровавленные руки, как дохлых крыс.
— Теперь я дитя Остранны. Это надолго.
— Да. Надолго.
— Во мне вырастет жизнь. Сырая, грубая жизнь.
— Да, это так.
— Но я все еще вижу, Мерлин, — радостно прошептала она. — Почти все женщины думали, что это уйдет. Умение видеть. Сам свет. Даже Рианта так думала. Скажи, это теперь навсегда?
— Пойдем со мной, — предложил я. — К колодцу. Там ты сможешь вымыть руки, и я тебе кое-что покажу.
Три женщины, что охраняли колодец, подняли глаза при нашем приближении. Первая волна их гнева на непрошеное вторжение прошла, когда они рассмотрели мою спутницу. Рядом с каждой горел факел, освещавший бледные лица и глубокий отблеск воды. Ниив с ними не было — она, несомненно, затевала новую каверзу.
Когда Мунда отмылась, то есть отмылась настолько, насколько позволяли обстановка и общество, я заставил ее вглядеться в мерцающую поверхность.
— Что ты видишь там? В глубине?
Она старательно вглядывалась, потом покачала головой.
— Ничего. А разве там что-то есть? — добавила она, покосившись на меня. — Что видишь ты?
— Старого друга, — сказал я ей. — И не только, по правде сказать. Не только старого друга. Там внизу целый мир, дивное место, раскинувшее подземные потоки, ведущие к Извилистой и от нее. К твоей дорогой Нантосвельте.
И снова Мунда прилежно всмотрелась, так сильно перегнувшись через каменную ограду, что одна из троицы предостерегающе заворчала.
— Ничего, — с досадой повторила девочка. — На что ты намекаешь, кроме того, что у тебя глаза и ястреба, и рыбы?
Три женщины рассмеялись ее словам.
— Когда Ниив, одаренная большой силой в чарах и волшебстве, впервые заглянула вниз, то тоже многое увидела. Не так много, как я, но многое. Теперь не может, разве что потратив большую часть своей силы.
— Так ты говоришь, оно померкнет? Мое зрение померкнет?
— Я говорю, что так может быть. А может, и нет. Я говорю, что этим даром надо пользоваться разумно, такой дар и способность не разбрасывают зря. Поступай так, словно он может исчезнуть в любую минуту! За время, проведенное на Альбе, я узнал, что редко сразу две женщины обладают имбас фораснай. Дар, как уже давно мною проверено, истощается от использования.
Мунда глянула на меня с озорными искорками в глазах:
— Все говорят, что ты очень скуп на свои чары.
— Так говорят уже не первый век.
— Ты бы мог сделать моего отца вождем вождей, стоило тебе только захотеть.
— Я не могу. Это правда. А даже если бы и мог, не стал бы. Не слушай разговоров утэнов Урты. Они только дразнят тебя. От них больше бед, чем от Ниив. Или от тебя, если на то пошло.
Тут она торопливо спросила меня:
— А кто тот старый друг там, внизу?
Вопрос застал меня врасплох, и я открыл рот прежде, чем обдумал, стоит ли отвечать:
— Арго.
— Арго? Тот красивый корабль? — обрадовалась она и снова заглянула в глубину колодца, высматривая мачту, дубовую палубу, хоть что-нибудь, и отошла, разочарованная.
— Хотела бы я знать, что именно он там делает?
Я отвел девочку подальше от внимательно прислушивавшихся женщин. Мунда тихонько продолжала:
— Прямо там, под нами?
— Нет. Прячется где-то в реках. Он сердит и чем-то растревожен. Думаю, он собирается с мыслями — насколько корабль может собираться с мыслями.
Девочка три раза хлопнула в ладоши, сосредоточенно раздумывая.
— Проделать такой путь, чтобы спрятаться! У него есть тайна. Плохая тайна.
— Я думаю, ты права.
— Ты собираешься рассказать моему отцу?
— Придется теперь, раз уж я проболтался перед этими женщинами. Но не раньше, чем я сам найду Арго и задам ему несколько вопросов.
— Я тоже буду молчать. Клянусь своим зрением! — добавила она, проказливо улыбаясь.
— Спасибо.
Перемены витали в воздухе: мощное присутствие, невидимое, неощутимое, но несомненное. И надвигались они не только с запада. Тауровинда была окружена со всех сторон, однако в крепости все шло как обычно. На рассвете поднимали шум собаки и петухи. Принимались пыхтеть и визжать меха кузниц, с первым светом над холмом разносился звон молота по железу, беспорядочный неземной звон.
Вокруг холма равнина шевелилась, вздымалась, растягивалась от крепости и снова съеживалась. Или так лишь казалось в обманчивом утреннем свете? Темный лес на востоке виделся ближе обычного, но, когда вставало солнце и проступала зелень, лес оказывался на прежнем месте.
Я провел ночь на восточной сторожевой башне, размышляя над словами Мунды:
Мой брат нас погубит.
Что она хотела сказать? Что видела?
Я вижу мрак. Я вижу потоп.
Мой брат захочет этому помешать. Я должна остановить его.
Я не видел смысла в этих словах, и никакое прозрение не позволило бы мне испытать то, что она испытала. Нельзя отрицать, что она спорила с братом. Очевидно было, что они идут по разным тропам. Но почему «погубит»?
