Луи Басс - Роскошь изгнания
– Глава отдела рукописей Британской библиотеки, – ответил Вернон с таким выражением, словно человек, занимающий подобный пост, само собой, является светилом, – и мой старинный друг. Он-то сможет убедить вас, что письма поддельные, если уж я не могу.
– Превосходно. Большое спасибо, Вернон.
– Пустяки. А теперь, если не возражаете, я покину вас и пойду чего-нибудь перекушу. Из-за всей этой шифрованной ахинеи у меня весь день во рту крошки не было.
В очередной раз он встал и направился к двери.
– Вернон! – Он остановился на верхней ступеньке и медленно обернулся, невысокий, франтоватый человек, педантичный в одежде и мыслях. – Какие, по-вашему, у нас есть шансы?
– Найти мемуары Байрона? Потерянное сокровище английской литературы? Священный Грааль старинных книг? – Отсюда его бесстрастный голос был едва слышен за шумом дождя. – Никаких! Что нас заманят в Неаполь и предложат фальшивку за баснословные деньги? Очень много! – Он принялся осторожно спускаться по лестнице, цепляясь за перила. – Только ничего не предпринимайте, не посоветовавшись со мной!
6
Дождь продолжал лить. Он сбивал молодые листочки и лепестки на землю, оставляя их кружиться в лужах или смывая в водостоки. Словно руки тонущих, мелькали автомобильные «дворники» в потоках воды, бегущих по стеклам. Пока мы с Элен сидели в наступившей до срока темноте кухни, обсуждая мой план действий на завтра, гроза ушла дальше, но дождь все продолжался. В три утра, когда я ворочался без сна в постели, ливень как будто припустил с новой силой. Под его грохот, казалось, все, что составляло мою теперешнюю жизнь: Элен, Байрон, Фрэн, девка в Сохо – слилось, как сливаются разрозненные ручьи, полня вздувшуюся реку. Потом дождь прекратился, и я, будто лишь его шум не давал мне спать, провалился в сон.
Пять часов спустя я уже сидел в машине, направляясь в Хартфордшир, и старался заглушить в себе смутное волнение, оставшееся после случившегося перед самым моим уходом из дому.
Я направлялся к лестнице, когда рядом раздался громкий щелчок открывшегося замка, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности. Дверь ванной распахнулась, и в коридор прямо передо мной выскочила Фрэн, так что мы едва не налетели друг на друга. Она была абсолютно голая.
– Ой! – Придя в себя от испуга, она обхватила себя за плечи, прикрывая грудь. – Я не думала, что ты уже встал!
– Встал, как видишь. – Волосы у нее на лобке были лишь чуть темней знакомых белокурых на голове. – Могла бы по крайней мере что-нибудь на себя накинуть.
Она отвернулась.
– Извини! – Она, хихикая, засеменила по коридору к своей комнате, подрагивая крепкой попкой. – Я думала, ты еще спишь.
Я пошел вниз, пошатываясь на ослабевших ногах. Я чувствовал неожиданную тошноту, как бывает иногда, когда не выспишься. В тот момент мне показалось, что любовь мужчины к собственной дочери должна со временем не просто становиться меньше, но окончательно умереть. Мне хотелось, чтобы Фрэн жила отдельно от нас.
Остановившись на середине лестницы, я посмотрел через плечо назад и увидел, как мелькнула последний раз ее стройная нагота, когда Фрэн закрывала дверь ванной.
Миллбэнк-Хаус располагался в стороне от деревушки, называвшейся Денхолм и находившейся милях в сорока к северо-западу от Лондона. Я легко нашел его. Дом стоял у лондонского шоссе за высокой стеной, чья протяженность говорила о солидности земельных владений. Сначала я смог увидеть его лишь мельком, поскольку дорога была однорядной, а я ехал по противоположной стороне.
Сквозь решетку промелькнувших ворот я заметил светлое каменное строение восемнадцатого века – большой помещичий особняк с рядом желтых прямоугольников по фасаду – окна, освещенные утренним солнцем.
Прибавив газ, я доехал до ближайшего разворота и вернулся обратно, съехал с шоссе и свернул на частную грунтовую дорогу, которая вела к дому. Ворота были закрыты. Я остановился и вышел из «рейнджровера».
Было прохладно, потому что шел еще только восьмой час утра. От мокрых после вчерашнего дождя земли и листвы пахло влажной свежестью. Едва я шагнул из машины, на проселочной дороге за воротами, придававшей старому дому еще более патриархальный вид, послышался рев двигателя. Я подошел к воротам, посмотрел сквозь прутья, и мое ощущение, что здесь смешались две эпохи, только усилилось: сбоку у дома стоял огромный желтый самосвал. В некотором отдалении, в неглубокой низине, лениво посверкивало широкое искусственное озеро. На противоположном его берегу, на опушке лесочка, стоял покрытый грязью ярко-желтый экскаватор, ощеривший зубастую пасть на небо.
Над травой картинно стелился редкий туман, не успевший растаять под солнцем. Совершенный покой царил вокруг. И такое вневременное запустение, что трудно было представить, что когда-то здесь могла кипеть жизнь. Казалось, экскаватор стоит у пруда годы, спящий или парализованный, похожий на заколдованного динозавра. Я не мог поверить, что женщина по имени Амелия водила пальчиками в этой воде, думая о Гилберте, или, сидя у одного из тех высоких окон, читала его последнее зашифрованное письмо. Как не мог поверить, разглядев теперь изысканные пропорции дома, что аристократ той далекой эпохи способен был писать своей возлюбленной такие грязные послания.
Не было ни звонка, ни какой-нибудь таблички, которая бы указывала посетителю, как дать знать о себе. В любом случае было еще слишком рано, чтобы беспокоить обитателей дома, если там были таковые, поэтому я решил пока позавтракать.
Минутах в десяти езды дальше по шоссе я нашел небольшое придорожное кафе – так, сарай на обочине, – где заказал яичницу с беконом. Когда официантка, толстуха с носом картошкой, здоровенными ягодицами и дряблыми икрами, принесла заказ, я спросил, что она знает о Миллбэнк-Хаусе.
– Это большое старое поместье дальше по дороге.
– Знаю, только что проезжал мимо. Но что там строят?
– Поле для гольфа. Местные несколько месяцев протестовали, обращались с петициями и все такое, а они знай себе продолжают строить.
– То есть сейчас там никто не живет?
– Не знаю. Похоже, никто.
– А раньше кто-нибудь жил?
– Не знаю.
Поскольку она явно не была знатоком местной истории, я отпустил ее, чтобы она могла заниматься другими посетителями. Так или иначе, в самом доме мне нечего было делать. Когда накануне вечером мы с Элен обсуждали мою поездку, я решил, что следующим моим шагом будет посещение местной церкви и поиск Амелии в приходских книгах.
Денхолм, куда я въехал полчаса спустя, оказался необычной и процветающей деревушкой. Хотя я не почитатель английских деревень, в этой имелось определенное очарование. Почтовый ящик на сонной главной улице был ярко-красного цвета. Могильные камни, торчавшие, как пьяные, под разными углами на церковном кладбище, казалось, так поставлены изначально, да-да, словно чтобы дать понять, что сама смерть – это нечто живописное и малость абсурдное. Сгорбленные беленые домишки, чистенькие, без единого пятнышка на стенах, сияли в раннем солнце, словно безгрешные души.
