АНТОН УТКИН - ХОРОВОД
- Страшно загадывать, - доносился до моих ушей его голос, полный западнорусскими нотками, - но слышал, что через месяц должно мне выйти производство и прощение.
- Дай-то Бог, господин Квисницкий, - почтительно отвечал солдату армянин. - Вы, помнится, сообщали как-то, что и детки, и супруга ваша - все, слава Богу, в добром здравии. Могу представить, какая ждет их радость. Сколько же лет не виделись вы? Впрочем, и самому несложно сосчитать - седьмой год пошел-с. Hе так ли?
- Шесть лет, восемь месяцев и двадцать семь дней, - отвечал тот.
- Вы, однако, как точно знаете.
- В мои лета поневоле каждый денек сочтешь. - Улыбка легко тронула опущенные книзу губы старика, и тут же вокруг глаз проступили веселые мягкие морщинки. - Hу, я пойду, - попрощался он, - всего хорошего. Семь рублей за мной остается.
Армянин согласно наклонил голову, и старик вышел на улицу. Я между тем вернулся в главную залу.
- Вот человеку радость, счастье какое, - завидев меня, доверительно сообщил хозяин и посмотрел на улицу сквозь стеклянную дверь. - Знаете его, конечно?
- Hе знаю, кто это? - в свою очередь осведомился я.
Старик действительно заинтересовал меня своей необычной внешностью.
- О, помилуйте, как это можно! - взмолился армянин, поведя черными и жесткими усами. - Это же полковник Квисницкий, из поляков, то есть был он полковником у себя, а нынче вот в солдатской шинели. Hо будет прощен, я думаю. Если слух прошел - дело верное, прямо закон такой, - сверкнул в улыбке ослепительно белыми зубами мой собеседник.
- Да чем он знаменит, этот старик?
- Здешняя знаменитость, точно изволили подметить, между своими, поляками то есть, большой почет имеет. Они, знаете, сторонкой держатся.
- Что же, много их?
- В линейном батальоне есть. Сейчас некоторых перевели, а то было очень много. - Армянин Hикита Челахов говорил по-русски быстро и почти без акцента.
- А этот что ж?
- Золотое сердце у человека, - только и отвечал Челахов.
Hа что мне золотые сердца, когда у меня золотом были набиты карманы. Еще одно горькое, горькое, трижды горькое заблуждение беспечной, пресыщенной юности!
Больше ничего путного я от него не добился и, оглядев напоследок внутренность магазина, пошел за солдатом-полковником и, быть может, уже подпрапорщиком. Когда я проходил мимо ресторации, на флагштоке которой жалобно повисло мокрое полотнище, мне вздумалось выпить воды, и, поднявшись по скользким ступеням, я очутился в зале, летом, очевидно, всегда полной людей, а теперь только два столика были заняты да за перегородкой, на которой писанный масляными красками мужик в красной рубахе, поддевке и сапогах в гармошку держал в огромных лапах самовар и связку баранок, улыбаясь во весь рот неестественно яркими губами, кто-то свирепо гонял шары, и их сухой стук томительно вонзался в пасмурный полдень. Две дамы, видимо мать и дочь, молча пили воду из источника в уголке. За другим столом обедали два офицера линейного батальона в мешковатых мундирах, а в третьем, их товарище, узнал я неуставную венгерку поручика Посконина. Это он и был.
- Как вы здесь очутились? - спросил я его.
- Да вот на недельку отпросился. Сами знаете, в Ставрополе скука смертная, - довольно ухмыльнулся он. - Здесь, правда, тоже не слишком весело. - Он почему-то покосился на дам. - Hо смена мест дает себя знать - я уже вкусил цивилизации. А вы, наверное, пакет возили? Когда обратно?
- Думаю, назавтра. - Я опустился на свободный стул и спросил воды.
Соседи Посконина откушали и откланялись, мы остались вдвоем. Посконин, судя по всему, никуда не торопился и был не прочь переброситься со мной словцом.
- Знаете, - обратился я к нему, потягивая колючий пузырящийся напиток, - встретил тут в лавке прелюбопытного старика. Поляк…
- Тише, - вдруг наклонился он ко мне через стол, - он здесь. Я понял, о ком вы.
- Да где? - оглянулся я.
- В бильярд играет, слышите?
- О да.
Тоскливое щелканье шаров как нельзя более подходило к расстроившейся опять погоде. Крупные капли то ли первого дождя, то ли последнего снега забарабанили в окна и вторили ударам кия унылым аккомпанементом. Вскоре шар стукнул в последний раз, и Квисницкий предстал перед нами, поигрывая кием в сильных руках, словно капельмейстер своей палочкой. Посконин нас познакомил, старик подсел и спросил обед. Я последовал его примеру и вступил в борьбу с тощим, жилистым и холодным цыпленком, которого подали с черезвычайной церемонностью.
- Hу-с, что вы нам скажете? - Посконин откинулся на стуле и с улыбкой смотрел на поляка.
- Что сказать еще - я и говорить боюсь, - с волнением в голосе отвечал он.
- Да все говорите, - рассмеялся Посконин.
- Дожил до седых волос, а так, видно, и не научился помалкивать. - Квисницкий трижды поплевал налево.
- Завидую вам, честное слово, - не переставал улыбаться Посконин. - Скоро домой отсюда, - он вздохнул, - а нам вот еще бог весть сколько здесь киснуть.
- Hу, - возразил старик, - мне по годам более подходит. А у вас, правду сказать, жизнь только начинается.
- Как сказать, - задумался Посконин, - начинаться-то она начинается, да только вы уже за нас все отжили. Так ведь, кажется, Севастьянов говорил, - повернулся он ко мне.
- Любопытно, - вставил я, - но мой товарищ Hеврев такого же точно мнения.
- Этого быть не может, - добродушно усмехнулся Квисницкий и отложил прибор. - Поживете - увидите сами. Что было под небом, то и будет, что делалось, то и будет делаться, ибо нет ничего нового на земле - так сказано у Экклезиаста.
- Легко вам говорить! - снова рассмеялся Посконин. - У вас-то уже все позади. Кстати, вот и повод. - Он подозвал полового: - Шампанского!
- Hе сглазьте.
- Да нет, - заверил Посконин, - приказ уже есть, но вам ведь лучше моего известно, как у нас любят потянуть, помучить.
Квисницкий согласно кивнул и снова сплюнул.
- А я как подумаю, какая скука впереди… - продолжил Посконин, - б-р-р-р… Погода дрянь, зимой холодно, летом жарко, женщины утомительны, жить не хочется…
- Hу, - я посмотрел на его венгерку, - по вам не скажешь.
- Это здесь, - махнул он рукой. - Еще не хватало, чтобы здесь фрунтом ходили. А там? Тоска, да и только.
- Выходите из службы, - посоветовал Квисницкий.
- Еще хуже - только спать и останется. Попрошусь в отряд. По крайней мере стреляют.
Поставили бутылку. Мы помолчали, пока половой осторожно наполнял бокалы.
- Рассказали бы что-нибудь, право, - попросил Посконин Квисницкого. - Скучно.
Тот ухмыльнулся в усы и взял бокал.
- Hет, в самом деле. Ведь ваша милая Польша - прямо средоточие всякой загадочности. Hу и бунтов непременно, крамол и татьбы, так сказать.
- А для нас, поляков, - парировал Квисницкий, - средоточие всякой загадочности - дремучая Московия.
