Виктор Гвор - Другие семь дней
— О, мой Бог! — вырвалось у кого-то из присутствующих.
г. Батуми, порт. Кахабер Вашакидзе, старший лейтенант погранохраны республики ГрузияРассвет не просто наметился, но и позволял различать контуры, хотя теней ещё не было.
Каха шёл, под конвоем, или охраной, двух красноармейцев. Присмотревшись к их движениям, он понял, что «срубить» этих бойцов не составит труда. Но зачем? Силой дела не решить, надо разбираться нормально. Даже тот удар на пароме был лишним.
Дорога казалась той же, истоптанной собственными ногами сотни раз, но вместо асфальта была поставленная торцами галька, а, когда они подошли, бетонную ограду заменила обычная «колючка» на деревянных кольях. Ни о какой спирали Бруно по верху и речи не шло. Здание было то же, скорее — даже «посвежевшее», но с дальнего торца исчезла пристроенная столовая. Возникало ощущение фантасмагории, как в дурном сне. Они вошли внутрь. Стены, недавно обитые пластиковыми панелями снова стали такими, какими помнились детству, когда маленький Каха прибегал к отцу. Просто крашенными масляной краской, разве что при отце они были горчичные, а сейчас — зелёные, по оттенку ближе к хвое. Бетонная лестница на косоурах из швеллера, две ступеньки, окрашенные по краям крокусом. Дверь «дежурки», выходящая прямо на лестничную площадку, коридор с кубриками, ещё два марша по девять ступенек, дверь в коридор с клубом и «ленинской комнатой» справа и кабинетами офицеров слева. Первый кабинет должен быть командира заставы, с небольшим, непонятно для чего, «предбанником», где даже два стула поставить невозможно. На памяти Кахабера там всегда стоял холодильник, а сейчас размещалась вешалка.
Один из конвоиров открыл дверь и доложил:
— Товарищ старший лейтенант, задержанный Вашакидзе доставлен. Разрешите ввести?
Что-то в тоне и форме доклада не понравилось. Сразу даже не сказать, что. Скорее всего — не было в нём серьёзности, опять появилось ощущение ролевой игры.
— Вводите, — послышалось в ответ, и в этом «вводите» старлей услышал до ностальгической боли знакомые интонации. Именно так говорил капитан Журули, бывший командиром заставы аж до 2008 года, снятый под надуманным предлогом после событий в Осетии. Возможно, именно поэтому увиденное не ввело его в ступор. За простым канцелярским столом, с центром, обтянутым коленкором, сидел невероятно похожий на Марка Бернеса офицер… Стоп! Слово «офицер» автоматически застряло в мыслях, как муха в паутине. Нет, за столом сидел краском, с тремя кубарями в петлицах. Он поднял красные от бессонной ночи глаза, устало повертел головой и сказал по-грузински:
— Проходите, старший лейтенант. И объясните, что за цирк Вы устроили на пароме. Силы девать некуда? Или нервишки ни к черту?
Кахабер смотрел на знакомое по десятку чёрно — белых фотографий лицо, вдруг обретшее цвет и объём, и пытался осмыслить увиденное? Краскома он узнал мгновенно. Как иначе? Семён Дашевский, легенда заставы, один из двоих, выживших на той войне, а потом вернувшихся на родную заставу. Семён Дашевский и Николай Антонов. Одни из самых старых фотографий в Галерее Славы. Те, кто учил Вахтанга Какабадзе и Васо Матешвили, героев пятидесятых…
— Салами, Семён Маркович. Не сдержался. Эс тврамэтиани бозис швили!
— Причем здесь «восемнадцатый»?
— Простите, это уже после войны появилось, — Каха перешел на русский. — Ключевое слово не числительное, а «выблядок», разве не так?
— И всё же?
— Попробую повторить его «речь», — Вашакидзе презрительно скривился. — Потом опросите пассажиров, убедитесь, что не вру.
Следующие несколько минут он цитировал особо выдающиеся перлы субтильного, пока Дашевский не прервал его:
— Достаточно. Прозевали гниду! А ведь чуяло сердце, что человек с фамилией Набичвришвили просто обязан быть наследственной сволочью. Слишком всё неожиданно, вот и используем, что под руку попало. Ничего, сегодня приедет Тучков, разберется… В общем, спасибо за вмешательство. Следующий вопрос. Откуда Вам известно моё имя?
— Так… Разрешите я лучше покажу! — Каха дождался согласного кивка и потянул молнию на сумке ноута.
Открыл свой старенький «Самсунг», загрузил. Заставка сыграла мелодию.
— Микифон?[13] — спросил Дашевский.
— Не совсем, но кое-что общее имеет, — ответил Кахабер, интуитивно догадываясь, что «микифон» связан с музыкой.
После развала Союза Галерея Славы прожила тяжелую жизнь. Очередной проверяющий из Тбилиси, увидев фотографии людей в советской форме, наливался дурной кровью и, тыкая пальцем в стену и угрожая всеми возможными карами, орал: «Убрать это безобразие!». Но капитан Журули, как и все гурийцы, больше всего на свете уважавший воинскую доблесть, стоял насмерть, и Галерея жила. До две тысячи восьмого. Новый начальник первым же приказом распорядился «снять провоцирующие документы». В кабинет пришли всем офицерским составом заставы. Вот в этот самый, где сейчас сидел Семён Маркович. Неизвестно, что сильнее подействовало на капитана: демонстрация единства, рассказ о тех, чьи фотографии висели на стенах или фраза Мераба Чхаидзе, потомка древнего княжеского рода, сказанная тихим, спокойным голосом: «Кто тронет фото, пристрелю, как паршивую собаку». Сказанная так, что сразу стало понятно: пристрелит, и рука не дрогнет. Но что бы ни подействовало, а Галерею не тронули. По тому, как новый командир защищал ее от очередных проверок, чувствовалось, что не угроза тронула его сердце, а сама история подразделения. На всякий случай раздобыли на неделю сканер и оцифровали все фото. И у каждого пограничника всегда с собой была флешка с электронной версией Галереи. Её Каха и вывалил на «дядю Сёму». Показывал фотографии в хронологическом порядке. Вот Сёмен и Николай — курсанты, вот — на заставе, вот — уже поодиночке, развела их тогда Отечественная. Когда Дашевский увидел свою фотографию с погонами, то спросил:
— Это что, меня к белогвардейцам с заданием забросили?
— Нет, через два года товарищ Сталин введёт такую форму во всей армии.
— Да как ты смеешь на товарища Сталина?..
— С нашей заставы всего не увидишь. Товарищ Сталин видит куда больше. И поступает, как требуется. Через два года будешь не красный командир, а офицер. Потому, что так решит товарищ Сталин.
Дашевский встал, вытащил из шкафа початую бутылку. Поставив на стол, налил стакан почти «по кромку», опрокинул. Потом посмотрел на Кахабера.
— Будешь?
Вашакидзе покачал головой.
— Как хочешь, — Семён вернулся на свое место. — Говоришь, только двое выжили? Я и Коля? А ребята все?
