Василий Гавриленко - Смотрящая в бездну
И вот у нечисти, долгие годы безраздельно властвовавшей в озерном крае, появился враг, не знающий жалости к порождениям Мисоша.
Но враг этот был одинок и очень слаб и не мог потревожить Мисоша так, чтобы тот встрепенулся и застонал от боли.
Воительница уничтожила трех рыболаков, двух оборотней и одного упыря – но это была капля в море. Руфь знала: уязвить Мисоша, заставить выйти на последний бой будет необычайно трудно.
И главное, она не чувствовала в себе достаточно сил физических и в еще большей степени духовных для воплощения своего предназначения.
Нетерпение и жажда мщения сжигали сердце Воительницы.
Часто по ночам смутные тени тревожили ее. Что-то неведомое мешало Воительнице до конца проникнуться необходимой уверенностью в собственной непогрешимости, неосязаемые, и потому прочные цепи сковывали ее.
Эти цепи были сны Воительницы, редкие, но ослепительно яркие. Руфь просыпалась в холодном поту со странным ощущением, что она воровка.
Весь день, ходя по дому или по лесу, женщина думала: что и у кого она украла? И лишь к вечеру вспоминала: да, украла у самой себя память о Керке, Алисии, Лие и Тельме…
Было мглистое сырое утро; в низинах, как медведь в берлоге, ворочался холодный сизый туман. Воительница бежала на запад, в сторону от озера, лес перед нею густел и дичал. Дубы, супротив бьющей наотмашь осени, еще держали на ветвях свой наряд, лишь изредка отдавая ветру коричневые листья. И, навек расставаясь со своими резными сыновьями, деревья тоскливо завывали и махали ветками: «Прощайте!».
До ближайшего человеческого жилья отсюда было далеко, и оттого таким неожиданным и совершенно неуместным в этой глуши был звук, прорезавший вдруг тишину. Воительница остановилась, словно налетев на невидимую прочную стену: неподалеку плакал ребенок.
Мальчик сидел на толстом слое побеленной инеем листвы, дрожа от пронизывающего холода. Он, похоже, ничего не понимал, кроме того, что ему больно, и совсем не испугался, когда из-за деревьев выскочила белая волчица с черными умными глазами на продолговатой морде. Она остановилась и, замерев, некоторое время пристально глядела на лесное дитя, словно раздумывая над чем-то.
Мальчик сморщил припухшее лицо и в мольбе протянул руки, но волчица отпрыгнула в сторону и исчезла, как видение.
Деревья шумели, ухала сова, кричали вороны, и маленький пленник занесенной листвой поляны закричал, полными слез глазами проводив мелькнувший за деревьями белый силуэт. Безмолвная чернота безжалостно стерла светлое пятно, и мальчик снова остался один.
Но вот зашевелились кусты, на поляну вышла высокая седовласая женщина. Глаза ее блестели точь-в-точь как у пропавшей волчицы.
Руфь подняла мальчика с земли – он был таким легким и худым, что становилось страшно. Дрожащие ручонки обхватили шею женщины, ей даже стало трудно дышать. Тщедушное тело найденыша сотрясалось от плача.
– Ну-ну, успокойся, – проговорила Руфь, проглатывая вдруг подступивший к горлу комок.
Не сделав задуманного на день, Воительница поплелась обратно к дому, осторожно держа на руках свою неожиданную «добычу». Предстоял трудный путь: она теперь была не в облике легконогой волчицы.
Впервые со дня Воодушевления, Руфь развела в очаге огонь. До этого обходилась дымящим камельком из черного металла, на котором она готовила пищу и снадобья.
Огонь загудел, бросая на стены красноватые блики. Воздух в отсыревшем домике быстро согрелся.
После небольшого колебания Руфь уложила найденыша в одну из детских кроватей, укрыла одеялом. Она принялась готовить кашу и вдруг спохватилась: «Что же я делаю?»
Метнувшись к двери, Руфь выбросила на улицу кастрюльку с крупой. Вороны, видящие пищу даже в темноте, с радостным граем накинулись на нежданное угощение.
Взяв со скамьи бадью с водой, женщина загасила очаг. Огонь вначале злобно, а потом жалобно зашипел. Воительница отняла у мальчишки одеяло («Привык, не замерзнет») и вместо каши подала ему зачерствелый кусок хлеба.
Найденыш долго обиженно вопил, но затем почувствовал, что здесь на большее рассчитывать не приходится, и, взяв тонкой рукой хлеб, принялся есть. Руфь вскоре поддалась слабости и вернула ему одеяло. Найденыш, совершенно умиротворенный, уснул.
У смертельно уставшей за день Руфи заболела голова и, выпив отвару из листьев болотной крапивы, она прилегла на кровать.
«Как же мне назвать его?» – вдруг подумалось ей.
Женщина долго перебирала в памяти знакомые имена и, в конце концов, решила назвать мальчика просто – Орлас, что в переводе со знакомого ей тайного наречия означает «Подобранный в лесу»…
Шли дни и недели. Орлас окреп, набрался сил, внимательно и слегка настороженно глядя на окружающий мир карими пытливыми глазами, поблескивающими из-под длинной русой челки. Он называл Руфь тетей, и она не противилась этому.
Тайна происхождения мальчика поначалу сильно волновала женщину: в конце концов, как Орлас оказался в тот ненастный день в сотнях миль от человеческого жилья, в лесной глуши, покорившейся злу, где едва ли не под каждым деревом обитают порождения Мисоша?
Руфь размышляла: не хитрые ли это происки Многоликого, но понять, в чем эти происки, хоть убей, не могла.
С некоторой тревогой она следила за Орласом, отыскивая в нем проявления зла. Однако ничего подобного в этом добром мальчугане не было и в помине.
Орлас оказался сообразительным пытливым учеником и жадно впитывал все, чему учила его Руфь. Он быстро научился различать десятки видов трав и кореньев, необходимых для приготовления лечебных и колдовских снадобий, начал понимать повадки птиц и зверей.
Воительница даже решила преподать ему урок белой магии, но вот к этому-то Орлас оказался совершенно не способен и после того, как он превратил мышь не в дерево, а в злого гнома, который сильно побил своего создателя и убежал, Руфь отказалась от мысли сделать из мальчика колдуна.
Солнечным осенним днем, когда от заморозка начали по-особенному потрескивать деревья, Руфь решила взять Орласа на первую в его жизни охоту на нежить…
Узкие лапы белой волчицы, казалось, вовсе не касались земли. Она бежала удивительно легко, несмотря на то, что на спине у нее, весело посматривая на проносящиеся по обе стороны посеребренные инеем дубы, сидел Орлас. В правой руке он крепко сжимал копье с коротким древком и острым блестящим наконечником, заблаговременно окунутым в настой разрыв-травы.
Но вот, наклонившись к уху волчицы, мальчик жалобно проговорил:
– Тетя Руфь, мне… надо…
Волчица остановилась и Орлас, легко соскочив с ее спины, вприпрыжку побежал за толстый ствол векового дуба, сплошь покрытого лишайниками и наростами.
