В. Бирюк - Волчата
— Тама вон, со стороны поля, вокруг окольного града и детинца — ров копаный. 12 саженей.
Если простых саженей, то это ж 18 метров!
— Шириной?
— Чего? А, не. Глубиной. Потом вал. А у детинца — свой ров и вал от посада. Видишь, как тут умно сделано: дорога от реки идёт вокруг подошвы холма под детинцем. Кто худой от пристаней сунется — ему по голове. Потом подъём от ручья вверх. Как раз попадаешь между стеной детинца и внутренним валом окольного града. И тут тебя с обоих сторон… А стены у детинца — дубовые. Хрен пробьёшь. Башни видишь?
— Не пойму — там как-то ещё одна выглядывает. Как-то… не над воротами, не в стене…
— Глазастый. Посередь детинца стоит отдельная башня. Двенадцатигранная. Выше всех. Поставлена на престрел от всех стен. Ну чтоб — стрела с башни до любого места на стене долетала. Ежели вороги на стену взберутся.
Не понял. Это же — донжон! В русском же языке и слов таких нет! У нас: кремль, детинец, острог… Слов нет — а башня есть.
— А со стороны Десны, отсюда не видать, ещё одна высоченная башня стоит. Шестигранная. Смотровая за рекой. Тоже недавно поставили, при Магоге уже.
— А зачем же такие высокие ставить? Чего, за край земли посмотреть охота? Как там слоны на черепахе катаются?
— Ну, ежели война, то и за край земли заглянуть — очень даже полезно. Но тут дело особенное — самострелы у них там стоят. Бьют стрелами железными кованными. Со Смотровой, говорят, до другого берега реки добивают. С высоты-то оно далеко летит. А там и на другом берегу стан не поставить — полоска берега узкая да сырая. Дальше, за берегом — старица. Озеро. «Святое» — говорят.
Опять ликбез меня бестолкового. Я был твёрдо уверен, что арбалеты запустили в средневековое обращение генуэзцы. Крепостные стационарные арбалеты — визитная карточка итальянского Сан-Марино. На крепостные башни поставили, вроде бы, в следующем, в 13 веке. А тут в каком-то средне-деснянском… кованными стрелами…
— А зачем им это?
— А чем, ты думаешь, они прошлой осенью отбились? Тут пять недель восемь князей город осаждали! Тут вокруг — пепелище сплошное, просто темно уже да под снегом не видать. В городе — там, почитай, всё выгорело. Наши-то не просто так стояли, а долбили нешуточно. И стрелы в крышах домовых кое-где остались, и покойники по дворам и огородам закопанные.
Я ещё раз внимательно посмотрел по сторонам. Точно: наш постоялый двор отстроен заново, ещё несколько построек новых вокруг. А дальше — сугробы с торчащими в разные стороны обгорелыми брёвнами. Из сугробов кое-где идёт дымок. Я такое уже видел — год назад над Днепром. Там Ростик проводил «умиротворение смердов». А здесь — кто с кем?
— Ивашко, а «наши» — это кто? Восемь князей — это каких?
— Да разных. Смоленские были, полоцкие, северские. Но главным — Свояк Черниговский. Пришёл с племянничка за жену взыскивать.
— За чью?! За свою?!
— Тю! За евоную. За Магогову.
Мозги мои клинит напрочь. Поэтому выдаю естественно-автоматический вопрос:
— Ну и как?
Ивашко снова начинает рассматривать меня подозрительно. «Может, ты чего не то съел?». Пытается проверить у меня лоб. Я его понимаю: вопрос абсолютно идиотский — вот же город стоит, стены не развалены, чего ж спрашивать? Но он снисходит до ответа:
— Отбились. К Магогу шурин невесту привёз. Вывалился с Болвы у Брыня. Сеструха евоная, подарки там… Свадебный поезд. Ну и поезжан суздальских… с мечами да в бронях… по реке лодиями — на версту.
Так, стоп. Запутался.
— Ивашко, пока Николай с торгашами тусуется, мы сейчас пойдём, найдём тихий уголок, нальём тебе… извини, забыл. Кваску нальём. И ты мне всё расскажешь. С самого начала.
— Давай. Только я самого начала не помню. Можно — прямо с Мономаха?
Здесь, если «с самого начала», то от Адама. Поимённо. Если «с середины», то с Крестителя. Поимённо и поцерковно — с указанием построенных церквей. А «по-быстренькому» — с Мономаха. С перечислением всех его 89 больших походов и чего вспомнится — из 200 малых. Коротенько так — история Руси за последние 100 лет.
Значит так: жил-был Владимир Мономах. Он жил и был долго. Так долго, что все его соперники померли от старости. Одним из самых докучливых друзей-врагов был Олег Гориславич. Сперва они вдвоём чехов резали, потом Мономах — Гориславича по всей Руси гонял.
Мономах был мудрый, Гориславич… «горем славленный».
Раз убежал Гориславич в Тмутаракань — она ещё русской была. Но, почему-то там жили хазары. Хотя, к тому времени уже прошло лет сто двадцать как был разгромлен их каганат. И эти, такие-сякие, хазары, поймали, по приказу одного русского князя — Переяславльского Мономаха, своего собственного русского князя — Тьмутараканского Гориславича и выслали его в Константинополь. Вполне по «Дню выборов»:
— Послом в Тунис? А почему в Туниc?
— А куда ж его ещё?
Кажется, первый в нашей истории случай высылки за рубеж по политическим мотивам — всё, что делают русские князья друг с другом называется — «политика».
Хазарские ребята явно ошиблись. Не тот «Тунис» выбрали. Князю было 27 лет, он был красив, энергичен и безбашенен. А тут ещё и Царьград! А там — земляки.
— Земеля! Скоко лет, скоко зим!
Ну и погуляли. Три дня пьяные русские наёмники разносили град Константинов. Не имею в виду чего-нибудь политического или финансового. Чисто встретились старые боевые товарищи, обрадовались, стали отмечать…
Гориславича сослали на Родос. Наказание по статье: «русский князь — пьяный хулиган». Там он сходу женился на греческой патрицианке Феофании Музалон и через два года получил разрешение вернуться в Тмутаракань. Несколько лет Гориславич бил местных соседей по мелочи и делал детей. Потом женился второй раз, на дочери половецкого хана, вернулся в Чернигов, навоевался с Мономахом, и успокоился.
Мономах однажды чудом унёс ноги из Чернигова от Гориславича и его союзников-половцев. В своём «Поучении» Мономах пишет:
«И потом Олег на меня пришел со всею Половецкою землею к Чернигову, и билась дружина моя с ними восемь дней за малый вал и не дала им войти в острог; пожалел я христианских душ, и сел горящих, и монастырей и сказал: «Пусть не похваляются язычники». И отдал брату отца его стол, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. И вышли мы на святого Бориса день из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около ста человек, с детьми и женами. И облизывались на нас половцы точно волки, стоя у перевоза и на горах, — Бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля».
Впечатления были сильные, и ни он сам, ни его потомки на Черниговские земли впрямую больше не претендовали. Осталась Десна, и всё к ней прилегающее от Гомеля до Курска, Мурома и Тьмутаракани потомкам Гориславича и его брата Давида.
