Иван Петров - Томчин
Никто не протестует, хоть с маслом их ешь, сами намазываются. Восток дело тонкое. Любую мягкость, доброту, воспринимает как слабость, и сразу — нож в спину. А сожмешь в кулак, чтобы только писк раздавался — видно понимание в глазах. Тем более, что после последней битвы мой авторитет в их глазах, то есть кулак у носа — о-го-го!
Нет критики, приходится все самому изобретать. Наверняка чего-то не додумал. Кому такой подход не по нраву — вон из моей степи. Сейчас еще недельку передохнем, и проведем победоносный рейд по всему возвращенному мне свободному Востоку, а далее двинемся в бывшие срединные ханства принуждать племена к миру, рассылая во все стороны гонцов и разведчиков с лозунгом: присягай, или проиграешь. Цель — выгнать всю недовольную шушеру в западное ханство, пусть потом мой коллега с ними мучается. Объединю Восток и Центр, буду ханом грязных дикарей, а он, на Западе, ханом культурных.
Не вижу я у присягнувших мне вассалов возможности продолжать грабить и убивать, слишком большие силы я себе под руку собрал, не устоять разбойникам против государства. Эксцессы, конечно, будут, но это и хорошо, мы их показательно устраним. А у моих офицеров появятся в подчинении верные войска, дай только срок. Сами научатся устранять эксцессы. И только попробуй напасть на одинокую юрту в степи, пустыне, предгорьях, угнать последнего коня у бедняка или изнасиловать его дочь. И пограничную стражу введем. Казна и армия в одних руках. Пока нам важна добыча, а начнем перевооружение, народ подкормится в мирные времена, введем налог на содержание постоянной армии. Как-то так, посмотрим.
Наконец, война закончена, страна потихоньку приходит в себя после летних потрясений. Вот и осень. Вторая моя осень в этом мире. Может, хоть теперь, осенью и зимой, удастся спокойно поразмыслить о происшедшем со мною? Сейчас нахожусь в центральном ханстве, отработаем пиры, подправим структуру управления, и — можно возвращаться к себе на Восток. Уже говорю — к себе. Привык.
Может, так и лучше: постепенно привыкать, пропускать через себя все происходящее, а то иногда ловлю себя на мысли, что действую — как в кино. Как хороший актер в самый ответственный момент должен поднять в красивом жесте руку и произнести героическую речь, так и я поднимаю, и произношу, и вижу себя со стороны, и мне даже интересно, что будет дальше с героем. А не пора ли герою — со съемочной площадки — домой? Или хотя бы на зимнюю стоянку, где не надо каждый миг ощущать на себе сотню взглядов, а можно надеть свои старенький удобный халат и растоптанные сапоги и сидеть у себя в юрте, думая о происшедшем со мной. И даже охрана не видна, а только тихонько сопит за ширмой. А я — это я, сам с собой.
Зачем Бортэ постоянно напяливает на меня шикарные шмотки? Какой в этом смысл, если все знают, что страна принадлежит мне, и они сами принадлежат мне. К чему эти хвастовство и кичливость богатством, у нас еще много проблем, и глупо стоять над униженно склоненной спиной бедняка, лежащего перед тобою на ковре, в сапогах ценой в три коня. Что я ему этим доказываю? Недостижимость для него власти и богатства? У него и так жизнь нелегкая, а здесь еще я со своими сапогами и халатом. Вот если бы иностранные послы… Так нет же послов!
Провели пенсионную реформу. Ну, это я ее так громко называю. Здесь письменности нет, все на слово приходится делать. С трудом, но собрали данные о всех пострадавших, потерявших кормильца семьях, и выделили им помощь из доставшейся мне собственности срединных ханов. Еще послали глашатаев по всему Центру и Востоку — созывать жалобщиков к хану. Столько же их набралось… День послушал, а потом просто приказал каждому зашедшему просителю выдавать по два барана или вещами, если прибыл издалека и баранов к себе ему гнать в лом. Вроде, справились.
Глашатаи предупредили всех моих назначенцев, что строго спрошу за смерти подданных от голода, болезней и притеснений, зима же на носу. А мне воины будущие нужны и матери будущих воинов. Уже по родам ведут учет всех семей, где от пяти и более детей. Бортэ страдает — состояние двух ханов по ветру пустил, семью разорил. Трофейную юрту с золотым шитьем простым пастухам подарил. Не пастухам, а уже дворянам, и не только юрту. У меня еще много добра осталось, а по весне отары и табуны удвоятся. Я же знаю, она добрая. Вот у моей названной матери кроме четырех родных сыновей, считая меня, есть два моих сводных брата и целых четыре приемных. Это не считая дочерей. Здесь не принято бросать детей без поддержки, какая война прокатилась, но безпризорников нет, всех сирот по юртам распихали. По-всякому живут, но живут.
А вспомнить миллионы беспризорных в начале девяностых у нас в России, да и в новом тысячелетии от брошеных детдома ломятся. Это как? И я этих дикарей еще буду учить любить детей? Введу государственную поддержку материнства. Со следующего года все инвалиды войн, мыкающиеся по стойбищам, будут поставлены на государственный кошт с обязательством учить подрастающее поколение. Поколение здесь шустрое, само подрастает, но мои вояки не так будут бояться превратиться в калек и повиснуть на шее своих домашних. А здесь это быстро, самому в прошлом году чуть ногу мечом не отрубили. Госслужащий — это не жалкий инвалид-попрошайка. Статус! И, аналогично, про старух, заслуженных матерей — пусть молодежь воспитывают. Посмотрю, что получится.
Манилов.
В числе прочих мне принес присягу родной брат старого хана центральных земель, хитрого деда. Опасаясь осеннее-зимних восстаний, не очевидных, но все-таки возможных, выказал ему всяческое уважение, единственному из вассалов сохранил высокий пост и оставил право владеть личными бывшими подданными, направив десяток своих для контроля в среднее и высшее звено. Обсудив с Бортэ мою весеннюю свадьбу с дочерьми бывшего восточного хана-конкурента, решили продолжить традицию и просватали двух дочерей этой марионетки: одну за меня — понарошку, а вторую — всерьез, за младшего сына Бортэ. Вообще-то, мальчишке десять лет, но для него — всерьез, есть у Бортэ какие-то планы, а для меня, убогого — понарошку. Я ничего не имею в виду, но все-таки, почему? Не понимаю женщин, мы же обо всем договорились?
Свадьбы состоялись, хорошо погуляли, и за последующий месяц мой тесть успел возненавидеть меня, составить заговор, собрать недовольных, поднять небольшое восстание и попытаться меня убить. Азия-с. Вот так, добротой и лаской. Как сказал великий мудрый Черномырдин: "Хотели, как лучше, а получилось, как всегда". Мне бы магнитофон, и крутить эту фразу по утрам, вместо зарядки. Чжурче получил указания не церемониться, войска, и в приятном для меня стиле (не даром учил) завлек дедова брата в западню, где и завершил мой неуместный приступ соплежуйства.
