Павел Молитвин - Путь Эвриха
— Бей! — взвизгнул кто-то из помощников гарпунера.
— Всади ему! — гаркнул Демитар, и Беталик метнул зловещего вида гарпун в лиловую спину морского гиганта. Стальной наконечник вонзился в китовый горб, желтая нитка линя заскользила из первой кадки. Фонтан пара взвился вверх, окутывая судно туманом, стена зеленой на просвет воды обрушилась на гребцов, и, когда Эврих проморгался, кита уже не было. Лишь взбаламученная, пенистая и пузырящаяся поверхность моря перед носом «косатки» указывала на то, что и отшельник и впившийся в его тело гарпун не привиделись арранту.
— Готовь острогу! Ему не уйти от нас! О Храмн, мы насадили эту тушу на вертел и вскоре блюдо будет подано к столу! — радостно возвестил Демитар.
Мореходы одобрительно загудели. Помощник Бета-лика следил за убегающим за борт линем, гарпунщик, выбрав длинную и гладкую, похожую на чудовищную иглу острогу, которой следовало добить кита, готовился вонзить ее в сердце гиганта, как только тот покажется из волн.
— Всплывает! Выбирай линь! — скомандовал Демитар, не сводя глаз с разбегавшихся по воде кругов прямо по курсу судна.
Судорожно прижимая к груди сумку с рукописью, Эврих привстал со своего места, чтобы лучше видеть окончание охоты. Он не мог отвести глаз от вспучившейся и ринувшейся вниз воды, скатывавшейся с ужасающей туши, стремительно поднимавшейся из темной бездны к свету солнечного дня. Сейчас гарпунер вонзит в его бок острогу! Сейчас… Но Беталик почему-то медлил, а кит вырастал и вырастал, лиловым утесом нависая над хрупкой «косаткой».
Глухой грозный рокот заставил гребцов оцепенеть и, вывертывая шеи, вперить взоры в огромную тушу, выметнувшуюся из глубин моря. Окутанная россыпью бесчисленных пузырьков, клочьями пены и призрачной туманной дымкой, она на мгновение повисла в искрящемся, подсвеченном тысячами радуг воздухе и с грохотом рухнула в волны. Изумрудно-зеленые каскады воды взлетели из-под нее локтей на двадцать вверх и опали пенными хлопьями, молочными кругами разбежались от нежелавшего погибать исполина.
— Бей! Коли! — запоздало выкрикнул Демитар, и в тот же миг страшная лопасть колоссального китового хвоста с жуткий плеском вырвалась из воды, едва не разбив в щепы правый борт «косатки». Корма судна вздыбилась, и Эврих, будто пущенное из катапульты каменное ядро, устремился в небо, не выпуская из стянутых веревками рук драгоценную сумку с «Дополнениями».
Падение было ужасным. Ледяная вода сомкнулась над его головой, он почувствовал, что идет ко дну, забился, как попавшаяся на крючок рыбина, отчаянно молотя ногами, и каким-то чудом ухитрился сделать спасительный глоток воздуха.
«Меня вытащат! Обязательно вытащат! Надо продержаться лишь несколько мгновений! — в отчаянии подумал Эврих и с невероятным усилием перекинул лямку тянущей его в пучину сумки через голову. — А вот и судно!»
Темная громада выросла над аррантом, и он, отплевываясь и беспомощно бултыхаясь среди клокочущих вод, силясь хоть как-то удержаться на плаву, чему отчаянно мешали связанные руки, из последних сил подался вперед. И с ужасающей ясностью увидел перед собой гигантские, испещренные складками и морщинами губы кита-отшельника. Скалоподобная голова морского чудища надвинулась, раскололась надвое, Эврих беззвучно взвыл и, подхваченный бурлящим потоком, понесся в бездонную пропасть китовой глотки.
* * *Очнулся он от невыносимого смрада и страшного жжения во всем теле. Попробовал открыть глаза, но определить, удалось ему это или нет, не сумел, ибо ни один лучик света не блеснул в кромешной тьме. Эврих не мог даже вспомнить, не мог понять, где он и что с ним, поскольку помимо вони, жжения и подступающей к горлу тошноты решительно ничего не чувствовал. Ничего кроме того, что каждый вдох дается с невероятным трудом, как будто его заживо замуровали в тесной темной комнате, лишенной притока свежего воздуха.
«Замуровали? Но почему же тогда я мокрый с ног до головы? И почему здесь так отвратно воняет?..» — подумал аррант, с удивлением ощущая, как вздрагивают и вибрируют стены тесной каморки. Но ни к каким выводам прийти не успел — мягкий, залитый студенистой жидкостью пол внезапно поднялся на дыбы и швырнул его вперед. Инстинктивно вытянув вперед руки, Эврих ткнулся ими в податливую и влажную ворсистую стену, задохнулся от непереносимого смрада и упал на колени, не в силах противиться рвотному позыву, выворачивавшему его наизнанку…
В следующий раз он пришел в себя от боли в затекших руках и обнаружил, что они крепко стянуты мокрой веревкой. Веки слиплись и подниматься не желали, но даже после того, как он разлепил их перепачканными в какой-то мерзкой жиже пальцами, темнота оставалась непроглядной. Хорошо хоть, болезненная резь в глазах поутихла, а о сводящем с ума жжении напоминал только непрестанный зуд. Дышать сделалось легче, и все же гнилостный дух заставлял Эвриха морщиться и бороться с подступавшей к горлу тошнотой. Однако теперь он не позволил себе лишиться чувств и прежде всего решил избавиться от веревок. Сделать это было не трудно, ибо, ощупав себя с ног до головы, аррант обнаружил на поясе деревянный пенал, а в нем обломок кинжала, которым он пользовался для очинки перьев. Зажав осколок клинка в зубах, Эврих перерезал веревки и долго сидел неподвижно, потирая горящие запястья и тщетно стараясь припомнить, как же его угораздило попасть в это темное вонючее узилище. В памяти всплывали видения какого-то кровопролитного боя на палубе атакованного чернокожими воинами корабля. Затем он вспомнил земляной пол полузаброшенного дома, где хозяйничала сумасшедшая женщина, а потом… Руки его, отыскав висящую на боку сумку, давно уже теребили ее намертво затянутые тесемки и наконец распустили тугой узел. Залезли в образовавшееся отверстие и нащупали обернутый в промасленный пергамент сверток…
— «Дополнения»! — прошептал Эврих непослушными губами, позволяя клубку воспоминаний разматываться с того самого момента, как он едва не выбросил свою рукопись за борт «косатки».
Он вспомнил странный недуг Ратхара Буревестника, плавание на «белухе», возвращение на «Крылатого змея», Демитара и остров Спасения, где сегваны избили его и связали, намереваясь доставить в Тин-Ви-лену и передать в руки Хономера. Но сообразить, что случилось потом и как очутился он в мокрой и темной, содрогающейся каморке, пол которой, укрытый мягким длинноворсным ковром, был по щиколотку залит мерзопакостной слизью и упруго прогибался, как травяной слой над бездонной болотиной, Эврих определенно не мог. Безусловно, с ним произошло что-то странное и страшное, однако память отказывалась подсказать ответ, и ему не оставалось ничего другого, как довериться своим рукам, которые, ощупывая место заточения, быть может, сумеют навести его на разгадку этой тайны.
