Карина Демина - Наша светлость
Эдвард первый, кто заговорил со мной. Или, как я понял, первый, кого я услышал. Остальные, с кем я встречался, тоже пытались, но я молчал. Более того, в ответ ударил. Я помню, мне показалось, что меня пытаются взломать, и не сдержался, ответив почти в полную силу, тем самым нагляднее некуда продемонстрировал собственное уродство.
Я очень боюсь сделать завтра что-то не так. Оскорбить случайно. Нарушить какое-то правило, мне неизвестное. Разочаровать… наверное, сильнее я волновался лишь перед нашей с тобой свадьбой.
Уверяю себя, что к худшему эта встреча точно ничего не изменит, но помогает слабо.
Прости за это сумбурное письмо, вновь переполненное жалобами. Я отправляю его лишь потому, что так устанавливаю между нами связь, которая поможет мне завтра.
Мне тебя не хватает».
Этого гостя леди Льялл никак не ожидала увидеть в своей комнате. И будь на месте его любой другой человек, она непременно бы высказалась, что благородные лорды не преступают порог жилища леди без ее на то соизволения. А соизволения леди Льялл никогда бы не дала.
Гостю оно и не требовалось.
Он уселся в любимое ее кресло-качалку, накинув на плечи пуховую шаль. В руке гость держал фарфоровую чашку с чаем и половинку бублика, густо усыпанного маком. Гость бублик жевал, мак осыпался, и темные крошки выделялись на шали, как грязь.
Леди Льялл ненавидела грязь в любых ее проявлениях.
Меж тем сапоги гостя возлежали на ее столике из розового дерева и были отнюдь не чисты.
— Что вы здесь делаете? — От возмущения и невозможности высказать его напрямую, голос дрогнул.
— Ваша светлость, — ответил гость, пальцами выбирая крошки из бороды, — ко мне следует обращаться именно так. Поэтому правильно будет спросить: что вы здесь делаете, ваша светлость?
— Могу ли я узнать, что вы здесь делаете, ваша светлость?
— Вас жду.
Он качнулся, и чай, перебравшись через фарфоровый борт, выплеснулся. На шаль! На такую мягкую, нежную шаль, которую леди Льялл вязала к зиме. Она трижды ходила на рынок, пока выбрала шерсть. И две недели просидела, составляя узор. Она только-только закончила и отложила вязание, позволяя себе любоваться делом рук своих.
Шаль была прекрасна.
Совершенна.
Совершенно испорчена!
— Садитесь, дорогуша, поговорим. — Их светлость указали на низенькую скамеечку, на которую леди Льялл ставила ноги. И это было унизительно, но Магнус Дохерти имел право отдавать приказы.
Он отхлебнул чай и, поморщившись, попросил:
— Сахарку подай. А то чай у тебя горький… и ложечку.
Определенно сегодняшний день испытывал терпение леди Льялл. Ее жизнь, такая спокойная, размеренная, умиротворяюще расписанная по минутам, рассыпалась.
— Вот спасибочки. — Сахар их светлость брали руками, а размешивали ложечкой, словно нарочно задевая тончайшие стенки чашки, которая, между прочим, была расписана по эскизам леди Льялл. И хрустальный звук вызывал судорожное покалывание в висках. — Да ты садись, садись… знаешь, я ведь старый человек. Уставший. Не столько от жизни, сколько от мерзости, которая творится вокруг. А ее много…
Леди Льялл согласилась с этим утверждением. Мир и вправду был полон грязи. Она скапливалась, как скапливается пыль на крышке клавесина и сажа в извивах каминной решетки… она нарастала слоями жира, который леди Льялл оттирала с посуды слоем тончайшего песка. И приклеивалась к подошвам туфель. Мерзкая, мерзкая грязь! С каждым годом борьба с ней отнимала все больше сил.
— А чтоб не утонуть в грязи, надо радоваться. Меня бы вот внуки порадовали. Очень.
Он пил чай, громко прихлюпывая. Ушедший, ну почему его не научили манерам?!
— В таком случае остается пожелать, чтобы ваш племянник в самом скором времени…
— У меня два племянника, — перебил Магнус. — И оба с характером. Ты вряд ли представляешь, как сложно найти подходящую жену парню с характером. Но я справился…
И теперь цель этого пренеприятнейшего визита стала ясна.
— Вы желаете побеседовать о сегодняшнем происшествии?
— И о нем тоже.
— Я действовала в рамках своей компетенции.
— Несомненно. — Их светлость окунули огрызок бублика в чай. — В рамках…
— У вас имеются ко мне претензии?
— Имеются… вопросы. Тебе мало платили?
— Н-нет…
— Моя семья чем-то оскорбила тебя? Дала повод для личной мести?
— Нет. Я… я лишь пыталась привить девочкам правила хорошего тона! Научить их вести себя достойно. Воспитать в них характер и силу!
— И поэтому обворовывала? — Магнус вылавливал куски размякшего бублика и отправлял в рот. — Ты не у них воровала, женщина. У моей семьи. И ее же оскорбила, когда начала таскать письма Гийома. Ты и вправду надеялась остаться в стороне, когда все выяснилось бы? Сидеть!
Он рявкнул, и ноги леди Льялл подкосились. На нее никто никогда не повышал голос. Люди благородные не кричат на собеседника, тем паче — даму. И не вытирают грязные пальцы о чужие шали.
— Я тебе не мешал. Я считаю, что каждый имеет право на выбор. Девочка его сделала. Теперь она часть моей семьи, а я никому не позволю обидеть семью. И потому тебе придется уехать.
— Куда?
— Куда-нибудь. Какое мне дело?
— Вы… вы меня выгоняете?
— Точно.
— Вы не имеете права! Не вы приглашали меня на эту работу и не вам…
— Не мне, — охотно согласился Магнус Дохерти, отправляя кружку в камин. Столкновения с решеткой фарфор не выдержал. Брызнули осколки. — Но ты уберешься сама. И в крайней спешке. Оставишь любезное письмо, где укажешь причину отъезда… матушка заболела.
— Моя мать упокоилась в прошлом году.
— Тогда отец. Тетка. Любимая собака. Неважно. Главное, чтобы было убедительно.
— И зачем мне это делать?
Он не заставит. Магнус Дохерти, конечно, страшный человек, но он не тронет женщину.
— Затем… — Их светлость посмотрели с насмешкой. Все-таки рыжие глаза — это как-то… неправильно. Мерзко даже. — …Что в противном случае я вынужден буду рассказать моему племяннику… младшенькому племяннику, что ты помогала Гийому соблазнять его невесту. Более того, нынешней ночью лично его проводила в спальню. И ваше счастье, что девочка… решила прогуляться.
— Вы следили?
— Присматривал. Гийом же сволочь редкостная. Прям как я, но в отличие от меня выбора людям не оставляет.
— У… у вас нет доказательств.
— А он мне на слово поверит. Мальчик-то вспыльчивый. Сейчас и вовсе на голову ударенный, я бы сказал. И к женщинам, что характерно, уважения не испытывает. То есть испытывает, конечно, но не всех, кто юбки носит, считает женщинами.
