Карина Демина - Хельмова дюжина красавиц (СИ)
Многое.
— Присядь, — Лютик подвел к полосатой банкетке. — Дело в том, что… нам придется уехать.
— Нам?
— Здесь Модесту не вылечат…
— Ей хуже? — острая игла кольнула сердце.
А ведь Евдокия о маме и не вспоминала… привыкла, что у той всегда и все хорошо… страдает, слезы льет…
— Нет, — Лютик взял ее за руку. — Не хуже. Она не хочет ехать, но ваши медикусы со мной согласны. В Пресветлом лесу… будет легче.
Он потер переносицу.
— Мне разрешили вернуться домой… точнее, не разрешили, мне никто не запрещал. Но теперь я знаю, что меня рады будут видеть. Модесте помогут.
— Алена…
— Ей придется отправиться с нами. Она моей крови. Ты не обиделась?
Евдокия покачала головой. На что обижаться?
— Ты для меня тоже родная, но дело в способностях… я не думал, что Аленка их унаследует, но ошибался. Ты ведь видела?
Видела.
Белое пламя.
И сестра, которая перестала быть собой, превратившись в существо древнее, чуждое всего человеческого. И то существо никуда не исчезло, спряталась в Аленку, ждет своего часа.
Лютик кивнул, словно вновь заглянул в Евдокиины мысли:
— Сила без умения с нею совладать опасна. Аленка должна учиться.
— А я… что будет со мной?
— Ничего, — Лютик коснулся щеки. — Ты можешь отправиться с нами, если захочешь…
— И что я буду там делать? Унитазы эльфам продавать?
— Хотя бы и так. Кто сказал, что эльфам не нужны унитазы? Но если захочешь остаться здесь, то генеральную доверенность Модеста выправила. А оспорить ее теперь не посмеют.
— Почему?
Евдокия чувствовала себя… брошенной?
Они уедут.
Мама и Лютик… и Аленка тоже… в Пресветлый лес и надолго… она же останется, пусть по собственному решению, но все одно обидно.
— Потому что, — Лютик печально улыбнулся, — одно дело судиться с дочерью купчихи… и совсем другое — с внучкой Пресветлой Владычицы.
— Что?
— У нас нет понятия неродных детей. Я состою в браке с твоей матерью, следовательно, ты моя дочь…
— И внучка Пресветлой Владычицы.
— Да.
— А ты…
— Наследник престола, — тихо произнес Лютик.
— И тебе это не по нраву?
Наследник престола?
Лютик?
Ее отчим, который… который родной… и Евдокия любит его как родного… и знает… и точит ему карандаши, находит блокнот и альбом — Лютик вечно их теряет…
Наследник престола?
Он готовит борщ и пироги, которые никогда не получаются, но все их хвалят, чтобы не обидеть Лютика. А он с весьма серьезным видом уточняет, есть ли прогресс с прошлого раза. Он утешал Евдокию тогда… и ему первому она рассказала обо всем… не потому, что боялась мамы, но… с Лютиком спокойно.
Уютно.
И надежно… а он, выходит, наследник престола.
— Нет, — признался он. — Слишком большая ответственность… я к ней не готов. Пока.
— И возвращаться ты не хочешь.
Это не вопрос. Это факт.
— Не хочу, — Лютик не стал отрицать очевидное. — Но мне придется. У меня есть жена и две дочери, которым нужна помощь.
— Лютик…
…и все равно не похож он на наследника.
— Да?
— Спасибо тебе…
— Не за что, ребенок, — он обнял Евдокию. — Вот увидишь, все будет хорошо…
Кого он успокаивал?
— Значит, в Познаньск? — поинтересовалась она, устроив голову на Лютиковом плече. — Завтра… а там… там видно будет.
Познаньск встретил дождем, мелким и нудным. Евдокия стояла под зонтом, глядя на блестящие от воды полосы рельсов, на поезда, на обычную суету, более не казавшуюся праздничной, но единственно раздражавшую. Дождь стучал по зонту, и сам этот зонт сделался невероятно тяжелым.
— Доброго вам дня, панночка Евдокия, — сказали ей, зонт перехватывая. — Позволите?
— Не позволю, — Евдокия вцепилась в рукоять, но Себастьян Вевельский к возражениям не привык.
И зонт-таки отобрал.
— Между прочим, благовоспитанные панночки, — произнес он наставительно, — от кавалеров не отбиваются.
— Считайте меня неблаговоспитанной панночкой, — Евдокия огляделась, с тоской понимая, что помощи ждать неоткуда. Лютик что-то втолковывал проводнику, никак пытался объяснить, куда багаж доставить, Аленка же по своему обыкновению задерживалась.
— Злитесь?
— Злюсь.
И на него злиться удобно.
Появился весь такой… в белом костюмчике, в черных галошах, лоснящийся, самодовольный… так и тянет стукнуть, если не зонтиком, то хотя бы ридикюлем.
Себастьян, этакое желание уловив, отодвинулся. Зонтик он благоразумно не вернул, но ныне держал на вытянутой руке.
— Позволите проводить вас до вокзалу? — осведомился он найлюбезнейшим тоном.
— Нет.
— Панночка Евдокия, я понимаю, что вы ныне не в настроении, но все ж осмелюсь настаивать… нам бы с вами побеседовать.
— Нам с вами беседовать не о чем.
— А я так не считаю, — Себастьян Вевельский принял решение и, подхватив Евдокию под локоток — а руку стиснул так, что и не дернешься — потянул за собой. — Видите ли, мой дражайший братец, которого я люблю, несмотря на его паскудный характер, уж третий день как в печали пребывает…
— Неужели? — голос предательски дрогнул.
И Евдокия стиснула зубы. Нет ей дела до Лихо… в печали он пребывает? Сам захотел, сам пусть и пребывает… и вообще… она злится.
— А то… ходит день деньской по комнате, да все кругами, кругами… ковер вон истоптал весь. Мне перед хозяйкой стыдно, она его только-только купила, — Себастьян шагал широко и по лужам, нисколько не заботясь о том, что Евдокии неудобно. — И главное, в монастырь совсем уж собрался… ладно бы в женский, этой я еще понять способен.
— Вы… вы богохульник!
— Я? — Себастьян остановился. — Помилуйте, Евдокия. Какое богохульство? Молодой здоровый мужик должен стремиться в компанию женщин, а не таких же молодых и здоровых мужиков. Вы слышали, что о тех монастырях говорят? Вот то-то же… это и есть истинное богохульство. А у меня так, фантазии…
— Вот держали бы свои фантазии при себе.
Евдокия попыталась обойти лужу по краешку, но Себастьян хмыкнул и, перехватив зонт хвостом, поднял Евдокию за плечи.
— Что вы делаете?
— Проявляю хорошее воспитание, — он пересек лужу, весело шлепая по ней ногами, поднимая тучи брызг и явно получая от оного действа преогромнейшее удовольствие. Поставив Евдокию на другом конце лужи, Себастьян сунул ей зонт. — Мне матушка говорила, что женщины — создания слабые, о них надобно заботиться…
