Георгий Эсаул - Моральный патруль. ОбличениеЪ
Я послушала совет отца, тем более что побои меня утомили, и я чувствовала себя восклицательным знаком с пороком сердца.
На помойке рылись бомжи, но галантно меня пропустили, потому что я – девочка, оттого — гибель для всего серого.
Долго я копалась: пища меня не прельщала, тухлоту я отдавала бомжам, а взамен получала искренние сердечные и губные поцелуи – так мастодонты целуются с лебедями.
Вдруг, сердце моё бухнуло церковным колоколом на Праздник – под грудой кишок барана или свиньи я увидела край обложки книги – чудеса, равные живому зайцу в сахарной пудре.
С рычанием я разгребала кишки, отшвыривала в бомжей, слышала – «Да что это делает, безумная, слабенькая, безгрудая?».
Наконец, извлекла книжку, прижала к груди, всматривалась в бледные лица бомжей, представляла себя треугольником в школе, и верила, что голубые глаза у вампиров возможны.
Дома с книжкой я забилась под лестницу, не обращала внимания ни на топот балерин в папенькиной опочивальне, ни на вопли конюха молдаванина в маменькином будуаре; при свете свечи рассматривала, читала книжку детских сказок.
Разве в здравом рассудке красивая девушка возьмет в руки книгу?
Нет, возьмёт только пальму первенства и букет роз.
В книге меня поразила сказка «Пряничный домик»; пробила до глубины души, забила трахею скорбью, я задыхалась под лестницей, но верила, что сказка меня оживит, поднимет на высоту пятиэтажного дома, и с облаков я увижу чудовищ, которые терзают красавиц.
Я выжила, и с тех пор мечтала, искала подходящий случай создать свою сказку в лесу — пряничный домик с печкой, трубой и пыточной камерой для маленьких негодников.
Батюшка и матушка превратились для меня в ходячие кошельки; я тайно воровала у них по карманам, ссорила, чтобы подозрение пало на папенькиных балерин и на любовников маменьки; сколачивала капиталец на пряничный домик с сахарной трубой, как дымоход у трубочиста Тильдо.
Благодаря пряничному домику я не сошла с ума?
Разве у меня вырос хвост?
Я танцую на балах, подыскиваю жирных детишек, а затем в пряничном домике пеку вас в печи – так радетельный повар королевы запекает гусей с яблоками».
Девушка красавица говорила тихо, сквозили в её голосе нотки жалости ко всему живому в лесу; грудь слегка колыхалась, убаюкивала, и я с трудом поднимал свои веки, будто подписался на займ для голодных красавиц.
Красивым жестом девушка пригласила меня на поднос, а в печи уже пылал адский огонь; детское воображение показывало в пламени саламандр, фениксов, но я не верил в них, а верил в красоту обманутой красавицы.
«В последнее время я не дружен с головой! – я тоже читал книжки, поэтому знал, как спасаются мальчики от ведьм, пусть даже ведьма обделена любовью, а губы у неё подкрашены сурьмой, как у енота в подземелье ведьм. – Зачем мы живём?
Сколько стоит фунт запеченного человеческого мяса?
Вы хорошо понимаете, что мертвый я вас не обличу, не выдам, доставлю меньше хлопот, чем живой, или, например, колючий кустарник.
Не знаю, как правильно садиться на поднос, чтобы испечённый выглядел королевским лебедем.
Лебедь – гордая птица с пенисом.
Покажите мне, красавица, правильные йоговские позы на противне, а я в это время вымою ваши полы, посыплю горчичным порошком от блох.
Пряничный домик вы покрыли столярным лаком, чтобы звери лесные и насекомые не сгрызли пряники и вашу мечту о встрече с призраком красавчика жениха.
Меня лаком не покроете, потому что тело моё в постоянном броуновском движении!»
Я соскочил с противня, поклонился, и пожурил себя за обман – так крокодил плачет над съеденным поросенком.
Девушка с печалью в озерных омутах очей – мне стало конфузливо, что я лукавил – погладила меня по плечу, и на предплечье девушки я увидел татуировку – призрак и рыба.
С доброй улыбкой матери-героини, с журьбой в адрес наставников и хулой моим родителям, она присела на поднос, вытянула длинные ноги (туфли на высоченных каблуках-шпильках) к жерлу печи – так сталевар вытягивается перед директором металлургического комбината.
Мешало платье – цеплялось за ухват, за кочергу, за заслонку; и девушка скинула платье, будто вторую кожу подарила в музей Ихтиологии.
Мои предположения подтвердились миллионами искорок – красавица не носила нижнего белья; без одежд, сверкающая она легко прошла бы в широчайшее, будто тоннель для атомного трамвая, жерло печи.
Я отправил девушку в печь, толкнул противень с необычайной волшебной силой, а сила у меня к тем годам – великая, оттого, что я в подражание Илье Муромцу, сидел на печи дома и жрал в три горла, как самоед.
«Гори ты в аду, областная красавица!
Пусть встреча с призраком или с плотью твоего красавчика, имя которому – сатана, окажется для тебя приятной и стоит больше полтинника серебром.
Ты затеяла скушать меня, а теперь тебя черти обглодают в преисподней, где вой шакалов, зубовный скрежет, миазмы, серный дым и источники лихорадки и чумы».
Девушка вскрикнула, затем завизжала горностаем в зубах орла; ноги длинные уперлись в горящие поленья, а между ног у девушки ярко вспыхнуло праздничным салютом.
«Пошла! Дальше-то как! Песня огонь затушит?
Почему я не сбрила волосы на лобке?»
Волосы на лобке девушки прогорели; к сожалению, я, как ни пихал живое тело в печку – не запихнул, потому что – длинноногую, красавицу.
Она выпала из печи, промежность дымится, угрожает лесным пожаром; девичий мох сгорел.
Я шустрый, поэтому, выбежал из пряничного домика и побежал вдоль болота, перепрыгивал через коряги, оббегал ямы.
С душевными проклятиями, мольбами, чтобы я вернулся в печку, девушка с опаленным лобком, бежала за мной, восхитительная в своей наготе, и высокая в туфлях на каблуках-вавилонских башнях.
Красавица часто падала, я не судил её строго, помогал подняться, потому что — джентльмен, хотя пиписька еще не выросла до размеров художественной кисти.
Величайшие страдания выпали на мою долю в лесу, а вы, моральный патруль, журите меня, осуждаете за невольное, непредумышленное испускание газов между ягодиц.
После приключения в пряничном домике у меня сфинктер расслаблен, я – инвалид второй группы второй степени по анусу. – Художник замолчал сорокой без языка, бросил быстрый взгляд на белку на левой груди воительницы, посмотрел на варвара – Конан красиво раскинулся на траве – находка для богатой леди.
— Полноте, художник! Я осуждаю вас за испускание газа меду ягодиц, но не потому мы называем вас нарушителем морали и потрясателем основ эстетизма!
