Стивен Браст - Сетра Лавоуд
— Но это заставило меня удивиться.
— И что она говорила?
— Ну, на самом деле, что-то колдовское и мистическое.
— Как, ребенок говорил что-то колдовское и мистическое?
— Я так думаю. По меньшей мере я ничего не понял.
— Но что именно она сказала?
— Она сказала, «Три'нагор исчез из Залов Суда».
— Теперь я согласен.
— Ты согласен с тем, что Три'нагор исчез?
— Нет, я согласен с тем, что это колдовское и мистическое.
— О. Да, конечно.
— А что сказала Чародейка, услышав эту колдовскую и мистическую фразу?
— Она ничего не сказала, но…
— Да?
— Мне показалось, что она встревожилась.
— Как, она?
— Никаких сомнений. На самом деле, даже более, чем встревожилась, она, кажется, забеспокоилась.
— Да, это интересно. Хотел бы я знать, что это означает.
— И потом…
— Есть еще что-то?
— Да, ведь я тебе еще не рассказал самую замечательную часть.
— Тогда расскажи.
— Ребенок исчез.
— Как, исчез?
— Да, рассыпался на тысячи золотых пятнышек, которые очень быстро погасли и превратились в ничто.
— Ты знаешь, я слышал, что боги появляются и исчезают как раз таким способом.
— Быть может это была богиня?
— Кто знает? Но я очень хотел бы знать, что она сказала Чародейке. То есть, я имею в виду, что означают ее слова.
— Это значит — ты не мог бы передать мне еще вина.
— Ты пролил большую часть твоего последнего ковша.
— И если я сделал так?
— Не имеет значения. Бери.
— Ты замечательный друг.
— Тем не менее хотел бы я знать, что это означает.
— О, что до этого, я могу рассказать тебе.
— Ну, я был бы самым счастливым человеком в Империи, если бы узнал.
Мика взглянул на вино в своем ковше, настолько темно красным, что оно было почти пурпурным, и сказал, — Это значит, что нам предстоит много чего сделать.
Семьдесят Пятая Глава
Было утро Фермерского дня в начале второго года правления Императрицы Зарики Четвертой, когда Кааврен всерьез начал искать своего сына. Поверх синей поношенной туники он надел белую рубашку, накинул тяжелый голубой плащ, прицепил на пояс свою любимую рапиру, которая верой и правдой служила ему уже больше семисот лет, хотя, если придерживаться фактов, ему дважды приходилось заменять ее на меч.
Он потребовал от мальчика-конюшего оседлать своего любимого коня, девятилетнего чалого мерина породы Танкослабу, отличавшего изящной и гордый поступью, а также способностью с поистине удивительной скоростью проскакать две добрые мили; помимо этого он отвечал на малейшее прокосновение коленей Кааврена; на самом деле иногда казалось, что стоило Кааврену только подумать о том, чего он хочет, а конь, которого звали Ходок, уже подчинялся. Итак, сев на свою лучшую лошадь, взяв свою лучшую рапиру и далеко не самую лучшую тунику, наш Тиаса утром выехал из дома, сопровождаемый сильным ветром, дующим с моря. Обычно ему потребовалось не больше часа, чтобы по извилистым улицам добраться до северного берега реки, но теперь это время увеличилось из-за грандиозной стройки, которая не только блокировала многие главные дороги в том районе, где строился Дворец, но и, благодаря ей, многие достаточно узкие улицы были переполнены огромными фургонами со строительными материалами. Тем не менее в конце концов он сумел добраться до некоего особняка, окруженного стеной с железными воротами, перед которым стояло несколько огромных камней. Так как ворота были открыты, он проехал через них, сам привязал свою лошадь к коновязи (так как никакого конюха было не видно), подошел к двери и ударил в дверной молоток.
Хорошенькая маленькая служанка немеделенно открыла ему дверь, спросив у Его Лордства, что бы оно хотело.
— Я Кааврен из Кастлрока, Граф Уайткрест, и если это возможно, я хотел бы повидать твоего хозяина, хозяйку, или их обоих. Если это невозможно, я бы хотел, что мне показали, где их можно найти.
— Да, милорд. Не сделаете ли вы нам честь пройти в приемную, а я немедленно сообщу господам о вас.
После нескольких минут ожидания в приемной, Кааврена провели в уютную гостиную, или, возможно, библиотеку, так как вдоль стен стояли шкафы со множествим книг и эти книги не были только украшением, в отличии от меча непонятного качества, висевшего на цепях на стене. В этой комнате находились как хозяин, так и хозяйка, одетые достаточно небрежно; один в черном, как Дзурлорд, а другая в зеленом и белом. Оба почтительно поклонились Кааврену, хотя и с намеком на холодность, и попросили его сесть.
Кааврен, со значительным видом, расстегнул свой пояс с рапирой и прислонил его к стене, потом вернулся в центр комнаты, тщательно поклонился каждому из хозяев и сказал, — Я думаю, что лучше постою.
— Как пожелаете, — сказал Шант, Дзурлорд.
— Могу я предложить вам вина? — спросила Льючин. — У меня есть несколько бутылок того, которое звучит как ваше имя, и достаточно хорошей выдержки. А может быть вы хотите кляву: мы сами варим очень сильную, и у нас полным полно меда.
— Благодарю вас, мадам, вы очень добры, хотя мне и не нужно освежиться, но, если вы не против, я бы хотел с вами побеседовать.
— Конечно, сэр, — ответил Шант. — Мы полностью в вашем распоряжении.
— И на какую тему, сэр, — осведомилась Льючин, — хочет Ваше Лордство побеседовать?
Слова «вы совершенно точно знаете это» почти вылетели из губ Кааврена, но там застряли, потом отступили назад и были проглочены, возможно из-за элегантной куртуазности, с которой к нему обратились. Вместо них он сказал, резко и жестко, — Где мой сын?
Наступила тишина — хотя и не очень неловкая, так как бысто кончилась — и в ее конце Льючин сказала, — Милорд, вы совершенно уверены, что не хотите сесть?
Кааврен сжал зубы. Его положение, будьте уверены, было совсем не простым; хотя он никогда не запрещал своему сыну видеться с этими двумя, все знали, что они близки, а он никогда не одобрял подобной ситуации: Дзур и Иссола, живушие вместе как муж и жена. И действительно, Кааврену казалось, что именно их пример, более, чем что-нибудь другое, привел Пиро не только к любви к девушке из другого Дома, но и заставил поверить, что он сможет жениться на ней. Хотя все это было правдой, правдой было и то, что здесь он гость и должен вести себя, как гость.
В конце концов он пошел на компромис: сел на край кресла, а спину гордо выпрямил. Шант и Льючин, со своей стороны, полностью откинулись на спинки своих кресел — достаточно удобных, ручки и сидения которых были обиты кожей, наполненной каким-то эластичным материалом — с таким видом, что Кааврен невольно заподозрил, что его хотят оскорбить. В его голове мелькнула соблазнительная мысль, что бы он сделал с этой парочкой, если бы они гвардейцами под его командованием, но он с усилием отогнал ее и опять вернулся в гостиную-библиотеку.
