Валерий Казаков - Холопы
– Опа, бля! Гопс собственной фотокарточкой! Ты чо творишь, беспутная? Я-то думал – заграбастал толстеньких карасей, а силки мои Гопс приволокли собственной персоночкой, вот уж невезуха! Ну тогда здорово, что ли, скиталица моей души! – Они обнялись, удивив не только пленников, но и всю честную братию, замерев следившую за происходящим.
В отдалении, бочком к толпе, стоял Гамадрил со своим недавним спутником, морда первого выражала блаженство, судя по всему, он успел-таки по-быстрому подружиться с рыженькой ишачкой. Увидев братания атамана с пленными, Гамадрил спал с лица и умоляюще глянул на товарища. Дружбан, хитро улыбаясь, протянул лодочкой давно не мытую ладонь. Верзила Гамадрил, за что и был наделен своим приматовским прозвищем, обрадованно вложил в нее кучку желтых кругляшей, долженствующих гарантировать молчание товарища. Разбойник обстоятельно попробовал каждую монету на зуб, одну вернул для замены и, довольный, нырнул в толпу, растворившись в ее разномастности.
– Ну и куда ты на этих боровах пылила осередь ночи? – задал вопрос предводитель, насмешливо оглядев стоявших поодаль пленников. – Слушай, а этот, в натуре, вроде ничего, на приличные бабки потянуть может! – Он ткнул пальцем в грудь Еноха. – Но ты же хрен отдашь, а? Или, может, продашь мне его? А чо, неплохо пробашляю. Ты же в работорговцах никогда не числилась, те это западло было. Ну как, по рукам и в школу не пойдем?
– Сар-мэнчик, чего ты, родной, расчокался? Да и брось ты свою дешевую феню, неприлично, ей-право. Что о нас твои гости могут подумать? И потом, на улице в торг пускаться не с руки, если ты, конечно, в лаврушники не переквалифицировался. Угостили бы бедную жертву свободы каким-никаким напитком, лучше, конечно, хорошим горным чаем. Я ведь, помню, чай у тебя отличный варят...
– Гопс, да это я – жертва, век свободы не видать! А чо, пошли, чифирнем по махонькой, – и уже отвернувшись, бросил кому-то через плечо: – Этих тоже покормите, только не шибко, а то в дурь попрут.
Енох хотел было что-то сказать, да слова сами собой застряли в горле. Недавняя подружка, даже не удостоив его взглядом и призывно покачивая бедрами, в обнимку с бандитом, направилась к причудливому терему, прилепленному к самой скале.
А толпа стала молча расходиться, унося раздражение и досаду по своим норам, где ее можно было сполна выместить на домочадцах и тех, кто послабее.
Удрученный наместник Наместника приуныл. Он совершенно не представлял себе, чего следует ожидать. Запахнув поплотнее сюртук, уселся на поросшую изумрудным мхом землю и обреченно прислонился спиной о плетеную изгородь овечьего загона. В голове блуждали тревожные мысли. Зябко поежившись от утренней прохлады, он полуприкрыл глаза. И тут его посетило странное чувство. Он отчетливо ощутил на себе чей-то взгляд.
Такое бывает с человеком в минуты опасности и сильного душевного напряжения, нечто звериное вылезает из глубин естества и заставляет жить особой, доселе не ведомой, чуткой жизнью. Обостряются обоняние, слух и зрение, мозг улавливает самые тонкие колебания приближающейся опасности, спина ощущает не только легкий ветерок чужого движения, но и чужой взгляд.
Почувствовав на себе этот взгляд, он почти тут же уловил, что в нем не таится никакой для него опасности, тут было что-то другое. Он медленно повернулся. Большие голубые глаза с любопытством смотрели на него, а шелковистые волосы редкого пепельного оттенка послушно струились по тонким, почти детским плечам. Енох вздрогнул: перед ним сидела та самая незнакомка, которую он дважды за последние сутки видел в странных, не похожих на прежние снах.
Их взгляды встретились, и теперь уже Маша, охнув, залилась краской смущения: перед ней сидел человек, манивший ее на сеновал в том странном, тревожном сне. Она понимала, что так смотреть на незнакомого мужчину неприлично, но ничего не могла с собой поделать, да и тот, кажется, тоже не в состоянии был вынырнуть из бездонной голубизны ее глаз.
Берия и Даша с удивлением наблюдали эту сцену. Особо вникать в то, что происходит, ни тому, ни другой не хотелось: каждого в этот момент мучили свои проблемы. Водителю, как обычно, до умопомрачения хотелось есть, а девичье сердце разрывалось от жалости: она представляла, как ее несчастного Юньку волокут пороть на конюшню.
12.
В имении Званской творился переполох, к тому же вся дворня была уже не по разу порота. Пропала хозяйкина дочь, всеобщая любимица Маша, и еще двое непутевых дворовых людей. Развратная, как выяснилось, Дашка («Это на нее, окаянную, я ангелочка своего понадеяла!» – причитала барыня) и Дашкин кобель Юнька. Барыне доложили все: и про сеновал, и про лестницу, которую сын конюха прилаживал вечор к барышниному окну, и про вестника старых богов, и про то, что в тайге ночью свара была, и про то, что к обеду у Змеиного Камня, верстах в десяти от истока Бел-реки, нашли пять оседланных лошадей, а всадников никаких обнаружено не было. Одним словом, страх да и только! И еще – собака завыла этой ночью, почитай, перед самым заходом луны. Какие-то нечистые дела творились в округе.
Полина Захаровна сидела на крыльце в специально по этому случаю вынесенном из покоев старинном материнском кресле. Сидела грозная и неприступная, как непутевый правитель прошлого века Юнцин с большого похмелья. Она машинально отдавала команды, принимала доклады, а сама в душе костерила Бога за то, что не дал ей хоть какого завалящего мужичонку, не всякое, мол, дело бабьим разумом спорится.
Масла в огонь подлил прибежавший Прохор.
– Беда, беда, матушка! – запричитал старик, целуя родственнице руки. Помещица окаменела, ожидая самого страшного. Верная Глафира уже держала наготове нюхательную соль. – Пропал, украден на поругание! Токи автомобиль его, весь разграбленный, нашли у Рябого Яра! Что будет, матушка? Что будет?
– Да ничего не будет, – вздохнув с облегчением и отводя Глафирину руку с солью, произнесла Званская. – Пришлют нового оболтуса, и дело с концом. Ты что это, придурок, о пустышке каком печешься, когда у нас дите родное некто схитил! – переходя на строгий тон, напустилась она на Прохора. – Изыди с глаз моих, брюква пареная!
– Зря ты на меня так, барыня, зря! Общее у нас с тобой горе, только мнится мне, что, уладивши одно, мы и другое, с Божьей помощью, осилим, – понизивши голос, зашептал ей почти на самое ухо. – Верные люди дали знать, что Макуты-бея молодцы поозоровали сегодня ночью и у Змеиного Камня, и у Рябого Яра...
– Да при чем тут Камень и Яр, я те, садовая башка, говорю: Маша пропала, а ты опять...
– Да не ори ты так! – прицыкнул Прохор на родственницу. – И фурий своих отошли куда, дело тут нешутейное.
