Любовь Воронкова - Лихие дни
Обзор книги Любовь Воронкова - Лихие дни
Любовь Федоровна Воронкова
Лихие дни
Мы вернемся!
Маринка стояла у крыльца и задумчиво смотрела на снежную дорогу. По дороге шла конница. Красноармейцы молча сидели в своих высоких седлах. Они не пели песен и не смеялись. Сдвинув брови, красноармейцы сурово смотрели вперед, и видно было, что на сердце у них тяжело. Красная армия отступала.
Возле палисадника пригорюнившись стояли соседки. Маринкина мать тоже была с ними. Одна из соседок не выдержала, всплакнула. Это увидел молодой красноармеец на высокой вороной лошади.
— Эй, тетка, не плачь, — крикнул он, — мы скоро вернемся!
— Знаем, что вернетесь, да пока солнце взойдет, роса очи выест, — покачала головой соседка. — Каково будет ждать-то вас! Ведь мы теперь немцу отданы.
— Не отданы, не бойся, — нахмурясь, сказал другой красноармеец, — мы своих людей да свою землю так просто врагу, не отдаем!
Находка, до которой нельзя дотрагиваться
Соседки поговорили, повздыхали и тихонько разошлись по домам. И мать ушла в избу. А Маринка стояла до тех пор, пока последний красноармеец не скрылся за придорожными вербами.
Деревня взобралась высоко на гору. Ее так и зовут Зеленая Горка. И Маринке от своего крыльца были далеко видны снежные поля, розовые от солнца, синие гряды ближних и дальних лесов, соседняя деревня с ее садами… Сейчас сады стоят запушенные инеем, а как зелено там летом!
А вот там, направо, река. На отлогом берегу ее чернеет другая деревня — Отрада. Через Отраду, через отрадинские поля пролегает большая проезжая дорога. Сегодня утром видели, как по этой дороге прошла отступающая красная пехота. Проехали пушки, прошумели машины… На этой самой дороге в любой день, в любой час могут появиться и страшные фашистские войска…
Маринка никогда ничего не боялась в своей жизни. Ей просто как-то не случалось бояться. Правда, очень страшно было, когда с колхозного двора выскочил бык и погнался за нею. Как она бежала тогда! Потом как-то ее вместе с подругами застала в лесу гроза — это тоже было страшно… Сейчас Маринка вспомнила об этом, и ей показалось, что те страхи были совсем не страшные и даже смешные. Но вот теперь…
Теперь словно черная тяжелая туча надвигается на их деревню и хочет задушить их. Эта туча все ближе и ближе. Убежать от нее некуда. Кто остановит эту тучу, защитит деревню!
Маринка вздрогнула, поежилась: мороз, пока она стояла, забрался под полушубок. Она пошла было домой, но в это время из-под горы показались ребята. Впереди с деловым видом шагал ее брат, Ганя. Лохматый Кудряш бежал рядом, весело помахивая хвостом.
— Ты где это ходишь? — закричала Маринка. — Обедать не приходил, чай пить не приходил! А тут все время конница шла.
— Без тебя все знают! — ответил Ганя и повернул к дому.
Маринка заметила, что он устал и что в карманах у него что-то звякает и топорщится.
— Опять в лесу шатался, — проворчала она. — Вот скажу матери!
Но Ганя, не отвечая, снял свои лыжи, убрал их и, придерживая руками карманы, прошел в избу. Маринка поспешила за ним — интересно, что это он притащил.
На улице было еще светло, снег искрился, окрашенный красноватым сиянием печального вечернего солнца, а в избе уже сгущались сумерки. Мать ушла за водой, дед убирал колхозных лошадей. Только бабушка была дома и возилась у печки.
— Куда вас опять леший гонял? — заворчала она на Ганю. — В такое время ходят везде! Бой кругом, бомбы бухают, а они разгуливают, словно завороженные, словно их и пуля не возьмет! Него натащил опять?
Ганя, забившись за печку, молча разгружал свои карманы.
— Чего натащил, говорю? — закричала бабушка. — Все равно всю твою дрянь в печку побросаю!
— Побросай, — ответил Ганя, — чугуны-то у тебя из печки живо вылетят!
— Он, наверное, каких-нибудь пуль разрывных набрал, — сказала Маринка и, подкравшись, заглянула за печку.
На приступке за печкой красовалось Ганино добро: кусок пулеметной ленты, поблескивающий патронами, смятая красноармейская фляжка, проволока, гайки и болтики, корявый осколок снаряда, испорченный полевой бинокль… С тех пор как по лесам и полям прошел фронт, там, где прятались зенитки и били по врагу из засады, там, где хранились боеприпасы, там, где стояли в лесу красноармейские части, — всюду можно было найти множество интересных вещей.
Маринка подобралась к Гане поближе.
— Это откуда, а? — спросила она, тихонько дотрагиваясь до пулеметных патронов.
— Из окопа, — ответил Ганя.
— А вот это?.. Да это бинокль был! Тоже из окопа?
— А это из «Хенкеля», который обгорелый за Отрадой лежит.
— А вон там, в уголке, в синей бумаге завернутое — что это?
— Не трогай! — вдруг закричал Ганя. — Не дотрагивайся!
Маринка отдернула руку.
— Порох, да? — шопотом спросила она.
— Может, и порох, — сурово ответил Ганя. — Только тебя сюда не звали и тебя здесь не спрашивают!
— Зажги лампу, Маринка, — сказала бабушка, — темно становится. Да окно занавесь получше, чтоб не просвечивало.
Маринка завешивала толстой дерюжкой окно, протирала стекло лампы, зажигала ее, а сама то и дело, косилась любопытным глазом на таинственный сверток в синей бумаге, до которого нельзя дотрагиваться.
«Он отойдет, а я и посмотрю!» решила Маринка. Но Ганя ее понял. Пока Маринка возилась с лампой, он сунул синий сверток в карман и вышел на улицу. А когда вернулся, в карманах у него уже ничего не было.
— Спрятал, — усмехнулась Маринка. — Прячь, пожалуйста! Хоть все свое добро вынеси да выброси, очень-то мне нужно!
А про себя подумала: «Интересно! Спрятал даже. Ну, прячь, прячь, все равно разыщу. Разыщу, принесу в избу и положу на стол. Вот ты глаза-то вытаращишь!»
Маринке стало весело, и она совсем забыла про немцев.
Какую песню пели сверчки
К ночи за лесами началась стрельба. Ба-бах! Ба-бах! — били за лесом орудия. Бум! — ударяли бомбы. Бум! Бум!
— Батюшки мои, — вздыхала бабушка, — война-то все ближе и ближе! Ну как, бой у нас в деревне будет?
— Да с кем бой-то, — возразила мать, — наши ушли. А немцы сюда и не подойдут. В такую глушь, в такие леса! В снегу им тут завязнуть, что ли?
— Хорошо, кабы не пошли.
— Да и не пойдут.
Маринка влезла к дедушке на лежанку и примостилась у него за спиной, на мягком полушубке. Ганя устал за день и уснул на печке. Как только голова его коснулась подушки, он тотчас засопел носом.
В теплой дремотной тишине трещали сверчки.
— Ты слышишь, как сверчки поют? — спросил дед.
— Слышу, — сказала Маринка.
— А ты разбираешь, какую они песню поют?
— Песню?! Ты всегда, дедушка, что-нибудь придумаешь.
— Песню. Вот, слышишь?
Наша печ-ка вы-со-ка,
Наша печ-ка ши-ро-ка…
Маринка улыбнулась, но затихла и прислушалась. И вот удивительно: она и в самом деле услышала, как сверчки весело повторяли эти самые слова:
Наша печ-ка вы-со-ка,
Наша печ-ка ши-ро-ка…
— Слышу… — прошептала Маринка радостно, — слышу!
— А дальше разбираешь?!
И на нашей на печи
Не остынут кирпичи.
Чтобы к нам пришла беда
Не поверим никогда!
Где-то там идет война,
Не заденет нас она…
Маринка слушала, затаив дыхание. А потом сказала нахмурясь:
— Дедушка, а что же это за песня у них? Они, значит, никакой войны не боятся? Почему же?
— А потому, что им кажется, что их печка крепче всех крепостей на свете и что до их печки никто добраться не сможет.
— А если немцы придут да печку разломают?
— А!.. Ну, тогда они совсем другую песню запоют, совсем другую.
Мать сидела за столом возле лампы и вязала варежки. Она взглянула на деда, улыбнулась и сказала:
— Папаша, про кого ты говоришь? Уж не я ли такую песню пою?
— Да нет, — ответил дедушка, — это мы с Маринкой про сверчков разговариваем.
Страх
Сладкая дрема незаметно подобралась к Маринке. Ленивыми стали ее руки и ноги, тяжелыми стали ресницы — так и тянет их вниз, никак не поднимешь…
Но есть еще узенькая щелочка, еще что-то видят Маринкины глаза. Маринка глядит на пеструю занавеску у печки. Занавеска желтая, а по желтому полю вытканы коричневые лисички и зеленые кустики. И вот занавеска понемногу вся оживает. Тихо-тихо начинают покачиваться зеленые кустики, словно ветер шевелит их… Вот и лисички зашевелились. Ожили — бегают, играют, шевелят хвостами, безмолвные и беззвучные как тени…
А тут еще и от лампы потянулись во все стороны широкие желтые лучи — полна изба лучей!..
Больше Маринка ничего не видела, сон одолел ее. Она не слышала даже, как мать взяла ее на руки и перенесла на постель.
