Тиа Атрейдес - Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.
Из многочисленных слухов Лунному Стрижу удалось понять, что Пророк подходит к городу с северо-запада, то есть искать его нужно несколько левее Имперского тракта. Карту этих мест он запомнил ещё в Суарде, и достаточно оказалось одного только названия «Кривые осинки», чтобы сориентироваться на местности. Лунному Стрижу предстоял совсем короткий путь по проселкам, не больше трех с половиной лиг. И то, он рассчитывал встретить бандитский сброд раньше — в двух лигах от Хурригсы было большое село на берегу речки Ворки, отличное место для ночной стоянки банды.
* * *— Не, Кабан, зря ты так. Бабы, они… короче, ну как без баб-то, а? Ты сам посуди! Вот вернешься ты домой, а там жёнка твоя… пирогов испекла, борща наварила, румяная да горячая… чем плохо-то?
— Ну да! Пока я тут воевал, она-то, небось, к мельнику бегала! Правильно Пророк говорит — всё зло от баб! Сосуд скверны, во!
— Подумаешь, к мельнику! Дашь ей в глаз разок-другой, чтоб крепче любила, да в койку. И никакого мельника больше не вспомнит… у тебя баба-то дома осталась? А, Кабан?
— Дома, дома… гнида. Вернусь, убью гадину!
— Эт зачем же?
— А чтоб не смела на меня пасть разевать! Я её поил-кормил, и не бил почти, а она, холера, в меня горшком запустила на прощанье! Не, ну ты представляешь, вот так прямо взяла горшок-то, с кашей, и как в меня кинет! Во гадина! И говорит, мол, уйдешь, так и не возвращайся, не муж ты мне. Точно убью! Это ж надо, на меня, на кормильца-то, руку поднять…
— Эй, заткнитесь оба! — бритоголовый в белом балахоне повелительно поднял руку, призывая свой небольшой отряд к порядку. Десяток бородатых мужиков послушно притихли и вернулись в жалкое подобие военного строя. Предводитель принял самый важный и значительный вид, на какой только был способен, то есть напыжился, нахмурился и упер левую руку в худой бок, правую простирая навстречу выехавшей из-за поворота дороги крестьянской телеге.
— Кто такие? Куда идете? — Бритоголовый изо всех сил подражал непосредственному начальству, пытаясь придать пронзительному тенорку раскатистость и внушительность, но получалось не очень. Но двое крестьян постарше и совсем молодой парень, едущие на телеге, похоже, впечатлились и быстренько попрыгали с телеги на землю, почтительно опуская глаза и комкая в руках шапки.
— Мы, эта… с Полянок мы, да. Местные… эта, вот морквы там, свеклы, значить, везем… да, — отозвался самый почтенный из поселян, робко и с опаской поглядывая на шайку неумытых мужиков с дубинками и ржавыми железками, изображающими из себя мечи, и с надеждой — на типа в белом балахоне. — Слыхали мы, что сам… Пророк… вот… для армии, значить, да, морква-то. Ещё вот пива бочонок, сам варил, да.
— Ну-ка, покажьте, добрые люди, что там у вас за морква! — бритоголовый, как и его шайка, несколько оживился при упоминании пива, и полез в телегу, смотреть.
— Да вот, Вашмилсть, моркво-то… а вот пиво… — второй крестьянин живо сдернул с телеги драненькую холстину, явив на обозрение груду овощей и изрядный потемневший от времени бочонок, явственно отдающий кислым хмелем. Бритоголовый презрительно окинул взглядом корнеплоды, и быстренько наложил лапу на бочонок.
— Пиво, говорите? А знаете ли вы, добрые люди, что Великий Пророк наш сказал о пиве? — он придал голосу суровость и торжественность.
— Неа, Вашмилсть… не знаем… — крестьяне дружно и с почтительным любопытством уставились на белый балахон.
— Пиво пити веселие ести! Ибо то не вино демонское, а напиток простой, для честного народа потребный! — под эти слова предводителя на лицах остальной шайка, уже подобравшейся вплотную к вожделенному бочонку, расцвели довольные ухмылки.
— Слава Пророку! — несколько мозолистых грязных рук ухватились за бочонок, и пробка из него вылетела. Разбойнички наперебой подсовывали под пенистую струю родной деревенской кислятины кружки и котелки, у кого что было, и в считанные минуты опустошили бочонок наполовину. С белобалахонистого типа тут же слетела половина спеси, и, размытый пивом, поутих фанатичный блеск в глазах. Крестьяне же стояли чуть в сторонке, ожидая, пока доблестные народные освободители утолят жажду.
Довольно рыгая и хрустя грязной морковкой — на закуску к кислятине и морква сгодится — белобалахонистый Новый Священник с хозяйским видом обошел телегу кругом. Вдруг ещё чего полезного найдется? И приметил с другого краю странный сверток в потрепанной рогожке.
— А это что? — и, не дожидаясь ответа, принялся его потрошить.
— Это моя гитара, Ваша Милость, — впервые подал голос самый младший из селян. Бритоголовый наконец разглядел его, и разулыбался ещё довольнее.
— Гитара? Ну-ка, поди сюда! — паренек подошел, глядя на не него с наивным любопытством и улыбкой деревенского придурка. — Откуда ты такой взялся?
— Брожу вот, Вашмилсть, по деревням, добрые люди вот с собой позвали, на Пророка посмотреть, — синие глаза паренька доверчиво сияли восхищением. — А правда, вы святой, а? Я никогда раньше святых не видал…
— Так это не из вашей деревни мальчик? — бритоголовый кинул строгий взгляд на крестьян.
— Не, Вашмилсть, по дороге к нам прилип. Да он безобидный совсем, Вашмилсть, вона, песенки пел.
— А спой-ка, парень, спой! — остальные разбойнички поддержали бритоголового нестройными радостными воплями. Ну чем не праздник? Пиво задарма, сколько влезет, да ещё под музыку! Только баб не хватает для полного счастья.
— Конечно, Вашмилсть! Что спеть-то прикажете? Я про подвиги рыцарские знаю, и про любовь, а ещё про смешные куплеты…
— Про вдову и мельника знаешь? — вылез один из бородатых с дубинками, — давай, малец!
Светловолосый паренек одарил разбойников светлой улыбкой, запрыгнул на телегу, и, взявшись за гитару, запел.
Через час к лагерю Пророка приближалась колоритная толпа — полудохлая кляча, влекущая крестьянскую телегу, на которой восседал паренек с гитарой, несколько селян и пара-тройка дюжин веселых пьяных разбойников, вовсю дерущих глотки.
— Что за безобразие? Чистый брат мой, почему твои люди в таком виде? Что за гулянки накануне ответственной битвы? — навстречу орущей непотребные куплеты толпе выскочил из лагеря трезвый и сердитый бритоголовый тип. Тощий пьяненький Священник в ответ на упреки старшего собрата только невнятно лепетал что-то о поднятии боевого духа войск и божественной силе искусства. Трезвый белый балахон уже было начал читать проповедь о вреде пьянства и грозить карами небесными и гневом Пророка, но, наконец, обратил внимание на заговорщицкую ухмылку и тычки под ребра со стороны тощего, настойчиво указывающего в сторону крестьянской телеги. Грозить и проповедовать ему тут же расхотелось, и он устремился в центр пьяной толпы, пока кто-нибудь ещё из бритоголовых собратьев не разглядел и не наложил лапу на ценный трофей.
