Татьяна Зубачева - Мир Гаора
— Первая нестыковка. О такой аварии слышал бы, не могло это мимо пройти. Это два. Кто погиб, что за них такой приговор? За рабочих столько не давали и не дадут. Это три. Скоро десять… это когда? Рамсел? Там бомбёжка, не подходит…
— Зачем тебе это? — вклинился голос Седого.
Гаор вздрогнул и повернулся к нему. Говорил Седой небрежно, с лёгкой насмешкой, но глаза его были серьёзны.
— Не лезь, Рыжий. И опасно, и незачем.
— Мне уже бояться нечего, а…
— А вот здесь ты ошибаешься! — перебил его Седой. — Запомни, пока ты жив, есть и опасность. Всегда найдётся более страшное.
— Страшнее этого?
— На фронте было страшно? — ответил вопросом Седой.
— Было, — честно ответил Гаор.
— Думал, что страшнее не будет?
— Думал.
— Здесь страшнее?
— Да, — вынужденно кивнул Гаор. — Но вы же…
— Тебе по губам дать или всё же запомнишь? — перебил его Седой. — Кто над кем хозяин? Ты над языком или он над тобой?
Гаор невольно смутился. Не водилось за ним раньше такого. Всегда знал, с кем, как и о чём говорить, на сколько язык отпустить.
— То-то, — не стал его добивать Седой и улыбнулся. — Ноги отошли?
— Да, — ответно улыбнулся Гаор. — А что, обуви совсем не дают?
— Здесь только на работах. Видел, кто тележку возят, комбинезоны и ботинки. А у хозяина… как хозяин решит. Содержание и использование раба на усмотрение владельца, — и усмехнулся. — По закону.
— Закон — это сила, — так же усмехнулся Гаор. — А… а я не понял, как выплаты вычисляются?
Седой кивнул, показывая, что считает вопрос правомерным.
— Семьдесят пять процентов от потенциальной зарплаты. Допустим, ты… ну, скажем, сделали тебя садовником.
Гаор не смог удержаться и фыркнул, настолько нелепым ему показалось такое предположение. Седой, словно не заметив, продолжал.
— Значит, твой владелец садовника не нанимает и на зарплату как бы не тратится. Вот семьдесят пять процентов он выплачивает, а двадцать пять ему оставляют на твоё содержание. Понял?
— Понял, — кивнул Гаор. — Но разве это выгодно? Владельцу?
— Значит, выгодно, если покупают таких рабов, — ответил Седой. — Всё зависит от использования.
Седой легко встал, прекращая разговор. По коридору приближался голос надзирателя и скрип колёсиков. Гаор даже удивился, как незаметно прошло время. На гауптвахте и в карцере тянулось, а здесь…
— Первые сутки ты пережил, — сказал Седой. — Врача ты пройдёшь, это тебе не в новинку. Ещё сортировка и торги в первый раз тяжело. Но выдержать можно.
— Выдержу, — ответил, как давая обещание, Гаор.
— Встать! — рявкнул Слон. — Становись по четыре! Двадцать восемь, господин надзиратель.
— Так никого и не придавили, — рассмеялся надзиратель, открывая заслонку. — Чего так, Старший? Пошёл.
— Так не за что, господин надзиратель, — ответил Слон, принимая паёк.
Надзиратель рассмеялся. Да и сами рабы негромко фыркнули: таким нарочито простодушным был тон Слона.
Получив свой паёк, Гаор уже спокойно и уверенно сел на нары и ел сидя. Попыток отобрать еду у другого он за эти сутки ни разу не видел и понимал, что это порядки, заведённые Слоном и, видимо, Седым. Но был бы другой Старший… его опыта гауптвахты и училищной столовой было достаточно для понимания других вариантов. Пришлось бы драться, а он только сегодня почувствовал, что отходит от первичной обработки, и прежней своей силы ещё не набрал.
Как и вчера прошла поверка, раздали одеяла и погасили свет в камерах. Наступила тишина. И вдруг — Гаор даже вздрогнул от неожиданности — в соседней камере запели. Высокий мальчишеский голос растянуто выговаривал, выпевал слова, и низкие мужские голоса согласно вторили ему, поддерживая песню. Песню подхватили на верхних нарах, вступил Зима, загудел низкий голос Слона. Гаор с изумлением слушал сложное многоголосие, такое сложное, что простые незамысловатые слова, бесконечно повторяющиеся в новом порядке, с капризно меняющимися ударениями, становились похожими на заклинание. Пели лёжа, свободно, вроде каждый по-своему, но стихийный хор был слажен… куда там училищному. А в их училище был хороший хор, и спевками их мучили, и занятия специальные… Гаор понимал, что ничего этого здесь не было и быть не могло, откуда это? Он посмотрел на Седого. Седой пел со всеми, и его глаза, казавшиеся в камерном сумраке тёмными провалами, влажно блестели."…Мы пойдём с конём по полю вдвоём… мы пойдём с конём по полю вдвоём…" Куда и зачем идут человек и конь, что это за поле, рождающее зарю… Да не всё ли равно? Гаор почувствовал, что не может молчать. Петь лёжа он не мог и, слегка откинув одеяло, сел, прислонившись спиной и затылком к стене, и вступил в песню.
Он пел, не слыша своего голоса, потерявшегося в общем многоголосье, не зная ни мелодии, ни слов. Но, не портя — он чувствовал это — песню.
Когда песня закончилась, на камеры обрушилась звенящая, полная ожидания тишина.
— А вот иду и вижу бабу! — визгливо заорали в дальней камере.
Но там петь согласно не умели, остальные камеры не поддержали похабщину, и донёсся голос надзирателя.
— Заткнулись, подонки! — и после недолгой тишины, когда не слышалось, а чувствовалось дыхание множества людей. — Ещё одну и шабаш.
Гаор вспомнил сказанное ему сегодня Чеграшом и, улыбнувшись, приготовился.
На этот раз песню начали в их камере. Такую же протяжную, медленно набирающую силу, вбирающую в себя голоса, как река вбирает ручьи. Было много незнакомых непонятных слов, будто пели на другом языке, и даже знакомые слова звучали странно из-за изменённых ударений. И Гаор пел без слов, ведя мелодию голосом.
Песня закончилась, хотя по ощущению Гаора, там было ещё много куплетов, но то ли устали, то ли ещё что.
— И чтоб ни звука, — крикнул надзиратель. — Мало никому не будет.
— Шабаш, — вздохнул Зима.
Гаор соскользнул под одеяло, осторожно повернулся набок, сооружая кокон.
— А ты хорошо ведёшь, — тихо сказал Седой. — Учился?
— В училище хор обязателен, — ответил Гаор, закрывая глаза.
Но так здорово не получалось — закончил он про себя. Может потому, что по приказу. Или песни не те. Почему-то там, а петь он любил, с удовольствием запевал, и в хоре и на марше, под песню хорошо ритм на марше держать, так хорошо, как сегодня, ему не было, никогда. Почему?
— Рыжий, а тама что за песни? — спросил Зима.
Совсем тихо, но Слон услышал и рявкнул шёпотом.
— Цыц! А то сам встану!
Гаор улыбнулся и расслабил, распустил мышцы. Почему-то он совсем успокоился, будто и в самом деле теперь всё будет хорошо.
