Марина Колесова - Дневник эльфийки
Через некоторое время двое доставивших меня сюда мужчин, теперь уже одетые как санитары, вернулись. Они завели в комнату высокого мужчину с заломленными назад руками в полосатых пижамных штанах и такой же рубашке.
— На стол его! — скомандовал врач.
Мужчина тут же стал оседать на пол и со слезами в голосе визгливо запричитал: — За что? Не надо! Не надо! Я ничего не сделал… прошу… Я же ничего… совсем ничего… Не надо!!! не надо!!!
Не слушая его, двое санитаров подняли его и уложили на стол, затем сдернули с него всю одежду и привязали ремнями его руки и ноги к краям стола. После чего ремнем крепко притянули голову к специальному креплению и запихнули в рот кляп с трубкой для дыхания, что он больше уже не мог членораздельно кричать, а лишь мычал. Затем опутали его проводами, идущими от стенда, и отошли к противоположной стене.
Врач шагнул к нему, проверил правильность и прочность крепления ремней и проводов, а потом повернул какой-то тумблер на стенде. Человек на столе дернулся, и его тело изогнулось в судороге, изо рта вырвался нечленораздельный полу-вопль полу-хрип. Затем он резко опустился и распластался на столе, чтобы через несколько секунд вновь выгнуться в судороге. Глаза его выпучились, изо рта текла слюна, он, не переставая, стонал, мычал и хрипел. Тело его то выгибалось, то бессильно падало на стол. А вскоре все помещение наполнилось отвратительным запахом человеческих экскрементов.
Врач подошел ко мне и вновь тихо похлопал по щеке, — Ты ведь не хочешь занять его место, дорогуша?
Я энергично замотала головой.
— Ты будешь паинькой?
Я закивала.
— Ну вот и славно, — он кивнул одному из санитаров, — В смотровую ее, — а другому указал на бьющегося мужчину на столе, — минут через десять отключишь и в камеру его.
Один из санитаров шагнул ко мне, второй распахнул дверь и помог ему вывезти меня. Провезя меня вдоль длинного коридора, санитар завез меня в помещение чем-то напоминающее предыдущее, только вместо стола здесь стояло достаточно необычное кресло, кушетка и еще кресло на колесах.
Врач вошел следом и махнул рукой санитару, разрешая уйти.
— Ты не забыла, что обещала быть паинькой? — нагнувшись ко мне, тихо спросил он.
Я замотала головой, забыть увиденное было сложно. Меня до сих пор бил нервный озноб, хотя я изо всех сил старалась успокоиться, внушая себе мысль, что если бы меня хотели подвергнуть такой пытке, уже бы подвергли, а не устраивали подобное представление… Я решила что буду очень послушна, чтобы со мной не делали… потому что сопротивляться в подобной ситуации можно, лишь если есть шанс сбежать. А его пока у меня не было.
Врач рывком сдернул залепляющий мне рот скотч.
Я поморщилась, но не проронила ни звука.
— Умница, все правильно понимаешь, — усмехнулся он.
Затем снял ремни, стягивающие мои щиколотки, потом расстегнул мои джинсы, и рывком стащил их с меня. Я молчала и не пыталась противиться. К тому же руки он мне так и не развязал. Поэтому кофту и все верхние детали туалета разрезал, прокомментировав: "Теперь это тебе все равно не пригодится". Не противилась и когда на пол вслед за джинсами полетела вся моя остальная одежда. И когда он ощупывал и осматривал меня со всех сторон, заставляя, то согнуть ноги, то развести их.
В голове билась только одна мысль: "Я должна выжить… должна… а вот потом… потом я найду способ расплатиться со всеми".
Наконец он отпустил меня и шагнул к столику с медикаментами. Вскрыл какую-то ампулу, распечатал шприц.
— Маленький укольчик, дорогуша, чтоб знать наверняка, что у тебя не будет желания больше бегать, — тихо проговорил он.
— Я и так буду послушна, — едва слышно выдохнула я.
— Не пугайся. Это лишь четверть дозы… чуть-чуть поболит и пройдет.
Я не стала больше просить, и покорно чуть повернулась, давая ему возможность сделать укол.
Боль пронзила такая, что я невольно застонала.
— Ладно, ладно… не канючь, говорю же, это лишь четверть дозы, — врач похлопал меня по бедру, а затем выкинув шприц и расстегнул ремни, стягивающие мне руки, — Поднимайся, дорогуша.
Я попыталась привстать и не смогла. Нога онемела, и ее ломило так, что слезы наворачивались на глаза.
— Ну надо же какая неженка, — врач усмехнулся и, шагнув к одному из шкафов, стоящих вдоль стены, достал оттуда и бросил мне пижаму, — У нас тут нет сестер милосердия, поэтому если не хочешь, чтоб тебя лишний раз лапали санитары постарайся самостоятельно одеться.
Меня бросило в жар. То ли от стыда, то ли от лекарства, которое он мне ввел. Закусив губы и стараясь не опираться на онемевшую ногу, я под его насмешливым взглядом кое-как села и оделась.
Он подвез мне кресло на колесах.
— Перебирайся, дорогуша.
Я, опираясь лишь на одну ногу и активно помогая себе руками, неловко уселась в кресло. От собственного бессилия и боли слезы уже потоком текли у меня по щекам.
— Так больно? — врач удивленно приподнял кончиками пальцев мое лицо.
— Очень, — тихо и подавленно выдохнула я, стараясь придать моему взгляду покорное и заискивающее выражение.
— Если действительно будешь паинькой, больше колоть не буду, — пообещал он и вывез меня в коридор.
В коридоре нас ждал санитар.
— В седьмую палату ее, — кивая на мое кресло, проговорил врач.
— В седьмую? — удивленно переспросил тот.
— Да, — подтвердил врач и, подтолкнув к нему кресло, добавил, — и повышенный режим безопасности, сам же видел девочка боевая. Хотя есть надежда, что сообразительная и нарываться не станет. Однако подстраховка еще никогда и никому не вредила.
Уже около недели меня держали в этой клинике, а может и больше. Я сбилась со счета. В моей палате не было окон. Постоянно горел мертвенно-синий свет, и играла тихая заунывная музыка. Ориентировалась я лишь по посещениям врача и санитаров. Из палаты меня не выпускали, развязывали лишь в присутствии санитаров. Причем если развязывали руки, оставляли связанными ноги и наоборот. Санитаров приходило двое. Один, который меня привез в палату, а второй, тот который первый на меня напал в гараже. Впервые увидев в своей палате его угрюмую физиономию, на которой легко читалось отсутствие интеллекта и склонность к садизму, я испугалась, подозревая, что «маэ-гери» просто так он мне не спустит… и, в общем-то, оказалась права. Он не без удовольствия раздел меня и сильно отшлепал своей огромной ручищей, а потом запеленал как младенца в холодные мокрые простыни и надолго оставил.
Ощущение было мерзопакостным. Я ощущала свою полную беспомощность и жалкость. Пришедший врач, увидев меня в спеленатом состоянии не смог сдержать усмешки:
