Янис Кууне - Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель
Когда великан вскочил на ноги, то краткое сомнение все же посетило его. Тот за кем он гнался, улизнул куда-то вправо, но теперь он опять стоял прямо по ходу. Стоял?! Да, стоял, точно дожидаясь пока его заметят. К тому же он почему-то стал ниже ростом… Ярость застила взгляд исполина, да и к тому же для него все люди без разбора были мелкими и хрупкими.
– Волькша! Нет! Волькша! – заорал Ольгерд, но было поздно: великан уже гнался за Годиновичем.
Какое-то время Рыжей Лют уповал на то, что щуплый Волкан всегда бегал куда быстрее своего громоздкого преследователя. Расстояние между ним и исполином заметно росло. Человек-гора уже был готов бросить слишком шуструю жертву и ринуться на поиски другой, как вдруг парнишка захромал. Великан поднажал, но стоило ему приблизиться, как хромота у его добычи прошла, и русый затылок вновь замельтешил на расстоянии трех шагов от охотника.
Тот взревел и опять прыгнул вперед. Он едва не схватил Волькшу за подол рубахи. Но, как говориться «едва не еда, в рот не возьмешь». Пока великан поднимался на ноги, Годинович стоял невдалеке, уперев руки в колени и ловя ртом воздух. Его преследователь тоже был не прочь отдышаться.
– Ты… кто? – спросил его Волкан.
Ответа не последовало. Вместо этого великан сделал тяжелый шаг вперед. Волькша отступил на два. Еще один исполинский шаг. Три Волькшиных. Громила поискал глазами что-нибудь, чем можно запустить в парнишку, но ничего подходящего не нашел.
Через миг они уже опять бежали.
Волкан все рассчитал верно. Он оторвался от своего преследователя на столько, на сколько мог, но при этом не так далеко, чтобы тот прекратил погоню. Петляя между прибрежными березами, он подбежал к мосткам, возле которых стоял драккар Хрольфа. Глаза варягов, оставленных шеппарем сторожить корабль, от ужаса выпучились, как у раков, едва они завидели, кто гонится за венедом. Помощник бросился за топором, чтобы рубить веревки, державшие ладью возле берега, а Волькша шмыгнул к форштевню, где среди прочей поклажи стоял его короб. Замысловатый, потайной узел подался сразу же. Парнишка запустил руку под крышку и тут же бросился обратно к борту.
Запыхавшийся великан даже не заметил, что его жертва запрыгивала на старенький драккар. Просто этот цыпленок куда-то исчез, а потом снова появился перед глазами. Но теперь ему некуда было бежать. Он сам загнал себя на крошечный мысок. Еще мгновение и его косточки затрещать в исполинских объятиях человека-горы.
Великан из последних сил разогнался и прыгнул на Волькшу.
Люди на ближайших драккарах зажмурились, предчувствую жестокую развязку.
Раздался звук, похожий на удар камнем по камню. И наступила тишина. Ни криков. Ни хруста костей. Ничего…
Когда помощник Хрольфа, наконец, открыл глаза, он подумал, что спятил от страха. Иного объяснения тому, что он видели, варяг не находил. Этого не могло быть, но трех шагах от того места, где великан должен был насмерть раздавить свою жертву, стоял, отдуваясь, венедский парнишка. Лицо его было белее снега, его качало, казалось, даже легкий ветерок может свалить его с ног, но… он стоял! А у его ног неподвижно распластался на земле человек-гора!
– Волькша! Волькша! – вопил бежавший к берегу Ольгерд, точно надеясь своим криком спасти приятеля.
– Волькш… – крик застрял у Рыжего Люта в горле.
Даже Олькша, знавший Волкана сызмальства и ни раз испытавший на себе силу его кулака, не был готов увидеть то, что тем более никак не укладывалось в мозги варягов, взиравших с окрестных драккаров на великана поверженного щуплым парнишкой.
Часть 2
Волин
Большой Рун
Норманны произносили его имя как «Рон», свеи – как «Рун», а данны, те и вовсе, звали его «Роан». Ему было все равно. Он не отзывался ни на одно из этих имен. Он вообще никогда не отвечал на вопросы, и почти не задавал их. Все, что он хотел знать, люди рассказывали ему сами, стоило только одной его брови приподняться. Он слушал их сбивчивый лепет с любопытством каменного истукана, а, уяснив то что нужно, просто отворачивался. И рассказчик замолкал, точно провалившись в прорубь.
Лишь немногие слышали его голос. И нельзя сказать, что они уж очень этим гордились, ведь он раскрывал рот, только когда бывал недоволен. А если причину его раздражения не понимали с полуслова, то следом он пускал в ход кулаки.
Но зато шеппари-шёрёверны[114] и благородные ярлы были готовы отдать половину добычи за то, чтобы Рун отправился с ними в разбойничий набег или в славный поход. Их мало беспокоило то, что за время плавания великан мог искалечить двух-трех заносчивых бойцов, осмелившихся убираться с его пути медленнее дозволенного или слишком долго смотреть ему в глаза. Зато Победа дворовым псом ластилась к ногам того, с чьего драккара сходил на чужую землю бесстрашный и безжалостный исполин. Один его вид приводил в трепет и упрямых фалийцев, и гордых скоттов, да и заносчивых франков тоже. Узрев, как Рун двумя ударами огромного меча рассекает латника на четыре части, воины любых краев обращались в бегство и были готовы платить самую непомерную дань, только бы привезенный викингами «тролль» убрался прочь с их земель.
Сколько его помнили, Рун всегда жаждал битвы, крови и ужаса в чужих глазах. И он получал то, что хотел. За его спиной оставались разрушенные дома, искалеченные мужчины и растерзанные женщины. И только когда в разоренных селениях не оставалось никого, кто был способен взять в руки оружие, ярость исполина шла на убыль.
По всем берегам Восточного и Северного морей ходили ужасные были и небылицы о Кровожадном Великане. И как во всякой сказке там находилось место чуду: люди верили, что если встать на пути «тролля» с ребенком на руках, то великан расплачется и убежит обратно в свою холодную северную пещеру. Как ни странно, но из всего нагромождения кривды о Большом Руне, этот слух был правдой. Конечно, он не плакал при виде младенца, однако те, кто попадался ему на глаза с дитем на руках оставались в живых.
Викинги тоже заметили эту странную слабость Руна, но никому даже в голову не приходило потешаться над его чадолюбием. Ибо в битве не было никого, равного ему по силе и свирепости. Он мчался в сечу впереди берсерков, точно боясь, что кому-то другому достанется самый достойный противник. Если та былица, что ходила про Ронунга-Костолома на дворе Ильменьского властелина, и происходила когда-нибудь в Яви, то огромной билой крушил врагов не пузатый мучитель княжеских нарядников, а непобедимый Рун. Может статься, норманнский подъедала, пьяница и склочник когда-то видел великана в бою, а может быть, всего лишь наслушался на Бирке рассказов о его подвигах. Это Рун мог продолжать рубиться один против сотни и побеждать, шаг за шагом восходя на холм из тел врагов.
