Александр Прозоров - Всадники ночи
— Эй, купец Чекалин, — окликнул нового знакомого Зверев. — Так что с твоим обозом здесь приключилось?
— С обозом? — Купец тяжко вздохнул: — Про сукно свое ныне и не ведаю. А славное было сукно, аглицкое, по пять гривен тюк. Эх, как же я теперь артельщикам на глаза покажусь? Полторы сотни гривен, как одна копеечка…
— Так куда он делся-то, Семен?
— Ох, не ведаю, боярин. Мы как на ночлег-то встали, все ладно было. Костер развели, кулеш заварили. Укладываться начали. Я по нужде малой в сторону отошел — ан тут всадники невесть откуда примчались. Мыслишка у меня явилась: боярин Калединов нагнал, прикупиться желает. Тут ведь, сам знаешь, боярин, дорога малохоженая, купцы с красным товаром редко заглядывают.
— Не боярин, а князь! Слышь ты, смерд? Князь Сакульский, Андрей Васильевич! — судя по голосу, прикрикнул на купчишку Пахом.
— Ох, прости, княже, не гневись, бес попутал. Видел, что путник знатный, ан званием ошибся. Прости меня, несчастного, совсем разум мой в бочке сей помути…
— Что дальше было? — перебил его Зверев. — Приехали всадники, и..?
— А-а… Ну это… Порты я подтянул. Пока подвязывал, пока отряхивал — глянь, а один из этих всадников ночных возничего мого, тезку, Семена, за волосья вдруг взял, голову откинул да в горло и вцепился. Ой, тут все как взвыли! А я понял: неладно тут что-то, — и по травке, по травке, в сторону и бежать. Сарай этот углядел, внутрь спрятался. Вдруг чую: копыта стучат. Округ они ездить начали. Говорит кто-то: «Сюда он бежал, видел я смертного у канавы. Прячется». Потом закричали они: «Выходи, выходи!» Опосля, слышу, спешились. Ну тут я искать начал, куды схорониться. Бочку нашел, в нее и забрался. А они ходили, ходили. Опосля опять слышу: «Поехали, завтра выследим. Куда он, пеший, денется? Будет ввечеру потеха веселая, охота с добычей». Ну после того пропали душегубы. Я, грешный, рассвета дождался, из схрона свого вылез, до обоза дошел — ан там и нет ничего. Ни коней, ни сукна, ни людишек моих, ни крови нетути. Ровно и не останавливался там никто. Остался я один-одинешенек. Ни добра, ни серебра, ни лошадей, ни куска хлеба — голод утолить. Побрел по дороге, долю горькую свою оплакивая, ан вскорости вспомнил: охота же на меня ночью случится! Куда же пешему супротив конного? Я тоды следы свои, ровно заяц, запутал хорошенько да полем, полем назад возвернулся, в знакомый схрон. Помыслил так, что не станут в старом месте искать. Следы-то уходят — вот и погонятся, не вернутся. Вышло, почитай, по-моему, да не до конца. Меня здесь не нашли, однако же трижды за ночь к сараю душегубы возвертались и сызнова искать начинали. Я оттого и не ушел ныне. Опасался, опять поганые в темноте по кровушку мою заявятся.
— Приезжали? — поинтересовался Пахом.
— Не, тихо было. Но зело страшно.
— Отчего же днем не ушел?
— Опасался, засели они недалече где-то да промаха мого ждут. Чтобы сам вылез.
— Дык, ты чего же, купец? Так и сидел бы в бочке, пока брюхо не отсохнет?
— Тебе, никак, не спится, Пахом? — кротко спросил Андрей и шумно зевнул. — Ну так тебе первому и сторожить. От звуков странных и подозрительных. Углядеть-то все едино ничего не получится.
Однако ночь прошла на удивление тихо. Князь, проснувшись, даже огорчился. Похоже, если бы они все время ночевали в поле, никаких напастей с упырями вовсе бы не случилось. Вот и угадай поди, где найдешь, где потеряешь.
Холопы уже поднялись и теперь запрягали лошадей. Дядька сумел соорудить из чего-то костер, от варева в котелке аппетитно пахло мясом. Потянувшись, Зверев бодро скатился по лестнице, подошел к колодцу, кинул вниз стянутую железными кольцами бадью, вытянул и, споро раздевшись, опрокинул себе на голову. Торопливо обтер ладонями тело, вытянул из черной глубины еще воды, ополоснулся снова.
— Обожди, Андрей Васильевич! — крикнул от сарая дядька. — Сию минуту рубаху свежую принесу. Шелковую, дабы не так припекало.
— Можно подумать, мы тут от жары страдаем.
— А ты на небо глянь, княже. Распогоживается. Облака поползли заместо марева. То к перемене. Отвяжутся дожди, мыслю… — Пахом неспешно подошел, нагруженный одеждой. Протянул бледно-розовую шелковую рубаху с вышитой вокруг ворота пятнистой змеей, поддоспешник. — Да, померзли мы за эти дни, промокли. Ныне бы в баньку завалиться, пропариться хорошенько, пот веником согнать… Да где ее возьмешь?
— Баня русскому человеку всегда к месту. Только зачем ты мне байдану притащил? Упыри здешние вроде только ночью нападают. Утро на дворе, Пахом!
— Рази не слышал, княже, о чем купец вечор сказывал? — Дядька упрямо сунул хозяину поддоспешник. — Всадники обоз его грабили. Да еще и охоту обещали затеять. Когда это упыри охотой баловались али на конях скакали? То люди живые, душегубы обычные. Недалече хоронятся, за дорогой следят. А у нас тридцать возков груженых, да всего четыре мужа при том добре! Тут не то что тать, иной воевода полюбопытствовать захочет. Надевай, Андрей Васильевич, надевай. Холопы ужо в броне, да и я юшман себе приготовил.
— Пуглив ты больно, Пахом. Неужели и в молодости таким был?
— По молодости, княже, я лишь свой живот оберегал. А ныне и твой тоже. Надевай!
Зверев смирился, влез в тяжелые жаркие доспехи, вернулся к огню, возле которого бессмысленно суетился коротышка, и зычно спросил:
— Илья! Ты бочку-то купцу Чекалину вернул? То его добро, не наше. Как он без бочки тут останется?
— Нет!!! — взвизгнул Чекалин. — Я не останусь! Я с вами пойду!
— Куда ты с нами? Мы к Великим Лукам путь держим. А тебе, помнится, в другую сторону.
— Нет! Не надобен мне более Дорогобуж! — закрестился купец. — Не хочу! С вами! Чур меня, не останусь один! Не останусь!
— Коли так, — не стал больше подшучивать над Семеном Зверев, — поведешь вместе со всеми повозки. Первым пойдешь. Дорогу, надеюсь, помнишь?
Путники подкрепились, запили жирную мясную кашу сладким сытом, и вскоре обоз медленно пополз обратно, в сторону «стратегического» тракта Дорогобуж — Великие Луки.
Пахом оказался прав: дожди отступили. Редкие кучерявые облака лишь изредка накатывали на солнце, даря земле короткую прохладу, после чего горячее Ярило опять обрушивало вниз весь свой жар. Над полями и лугами поднимался хорошо видимый белесый пар, макушку под волосами припекало, тело же оставалось мокрым, как от дождя. Как не вспотеть, когда на тебе войлочная шкура в полтора пальца толщиной! В такой одежде зимой, в морозец щеголять, а не в канун Кузьмы и Демьяна[5] разгуливать.
За лугами дорога ненадолго ушла в густой до черноты еловый лес, но уже через версту снова оказалась на богатых, давно не кошенных лугах. Еще два часа пути — впереди показался мосток через ручей, совершенно неразличимый в густых зарослях таволги и осоки. Здесь люди устроили небольшой привал, перекусив и дав отдых лошадям, а после полудня двинулись дальше, неспешно наматывая на колеса пыльные проселочные версты.
