Юрий Никитин - Истребивший магию
Пожелала доброго здоровья и начала выкладывать на стол свежий хлеб и сыр. Аромат потек по комнате и заставил желудок Барвинок радостно квакнуть и в нетерпении завозиться, довольно потирая лапки.
– Сейчас принесу борщ, – сказала хозяйка. – А вы пока попробуйте с нашего огорода…
– Куда уж разжигать аппетит, – сказал Олег то, о чем подумала и Барвинок. – И так готовы сожрать целую лошадь! Вот моя спутница слопает и копыта…
Женщина исчезла, а спустя минуту внесла две глубокие миски, полные до краев наваристого борща. Барвинок, забыв ответить колкостью на бессовестное предположение волхва, едва дождалась, пока посудина опустится перед нею на стол, торопливо схватила деревянную расписную ложку.
– Как вкусно пахнет!
– Еще не то скажете, – ответила женщина с мягкой улыбкой, – когда отведаете…
Исчезла она тихо и неслышно, деликатно оставив гостей наедине. Барвинок торопливо хлебала борщ, восторгалась, нахваливала, Олег ел молча, не смаковал, что слегка задело Барвинок, будто она сама все приготовила и потому ждет заслуженных похвал.
Он посмотрел на нее поверх миски, на губах проступила улыбка, но глаза остались строгими и серьезными.
– Вообще-то мне село тоже понравилось, – произнес он задумчиво. – Ни единой шуточки… Люблю сурьезных.
Она едва не уронила ложку.
– Что?
Он пожал плечами.
– Да меня упрекали как-то, что шуток не понимаю. А здесь, как вижу, никто не понимает. Или все не понимают, как правильнее?
Она старательно работала ложкой, едва нашла момент, чтобы возразить быстро и уверенно:
– Да какая разница? Говоришь, ни единой шуточки не услышал? Ну ты и чурбан…
– А ты?
– Я? – спросила она обиженно и опустила ложку. – Я похожа на чурбан? Это у меня фигура, по-твоему, чурбанистая или я вся чурбан? Что ты хотел сказать?
Он напомнил сдержанно:
– Говоришь, шуточки слышала?
– Ну конечно! – воскликнула она.
– Например?
– Да пожалуйста!
Она запнулась на полуслове, нахмурилась. Он наблюдал, как на ее лобике собирались морщинки, теснили одна другую, брови то поднимались, то сдвигались на переносице.
– Ну-ну, – подбодрил он.
Она сказала растерянно:
– Я просто не запомнила. У меня такая память, шутки люблю, но запомнить не удается.
– Так-так…
– Не может быть, – заговорила она горячо, – чтобы не было шуток! Я просто не запомнила, вот и все. У меня память такая, особенная.
– Ты ешь-ешь, – сказал он и указал взглядом на тарелку. – А то остынет. Я тоже не запомнил, но еще и не слышал. А память у меня, знаешь ли, как у большого и очень голодного слона. Еще много поместится в такую голову. Не отвлекайся, не отвлекайся. Как-нибудь потом объясню. Это такие звери, единственные на белом свете, что не умеют прыгать. Даже подпрыгивать. Так вот, шуток не было вовсе. Хотя в таком богатом и сытом селе… гм…
Она сказала в тарелку:
– Глупости! Вот выйдем сейчас на улицу, сам убедишься.
После борща было жареное мясо только что со сковородки и с ароматно пахнущей гречневой кашей, а потом охлажденный в глубоком погребе компот из яблок.
Из-за стола поднялись настолько отяжелевшие, что Барвинок украдкой посмотрела на роскошно широкую кровать. Если волхв предложит отдохнуть после такой обильной трапезы, отказываться глупо, все-таки они не только что с постели, а проделали долгий путь, устали, как набегавшиеся волки…
– Ну вот, – произнес он с удовлетворением, – наконец-то закончили. Жаль, уже темнеет, а то бы самое время в дорогу.
Она поежилась, здесь так тепло и уютно, а за окном словно бы поплыл незримый туман, все теряет четкость, краски, становится серым и размытым, оттого опасным и пугающим.
– Что ты так рвешься в дорогу?
– Дорога, – ответил он нравоучительно, – это жизнь. Самая короткая обычно самая грязная, да и длинная немногим чище. Но идти надо.
– Какой ты скучный!
– И не остроумный, – согласился он. – Но вешаться пока не буду. И топиться.
Она не успела ответить ехидностью, он потянул носом, поморщился.
– Что тебе опять не так? – спросила она сердито.
– Свечи, – буркнул он. – Светильники с маслом надежнее. Слышишь, одна упала прямо на пол?
Барвинок насторожилась, тоже потянула носом, но запахи в комнате все те же.
– Не слышу.
– А она все-таки упала, – сказал он равнодушно. – Если не докатилась до ковра, ничего не случится.
Барвинок вскочила, распахнула дверь в соседнюю комнату и только там уловила слабый запах гари. Свеча в самом деле, выпав из подсвечника в стене, докатилась до ковра, там от нее тлеет краешек, несколько ворсинок уже ярко-красные, как накаленная проволока для кольчуги.
Поплевав на кончики пальцев, она прижала чадящий сизым дымком фитиль, тот зашипел едва слышно и стих, а она взобралась на сундук с погасшей свечой в руке, зажгла ее от второй, туго вбитой в заплывшую воском чашечку, другая лунка уже успела остыть, воска там почти нет, пришлось наклонить свечу так, чтобы воск покапал туда и чтоб его хватило для удерживания свечи, когда застынет…
Наконец, вдавив свечу в горячий воск основанием, она соскочила на пол и подумала, что в самом деле много суеты для тех, кому достаточно щелкнуть пальцами, чтобы во всем доме появился яркий свет.
Олег лениво рассматривал в окно дома на той стороне дороги, на лбу собрались глубокие морщины.
– Все наладила? – спросил он, не поднимая головы. – Молодец…
– Да уж не стала ждать пожара, – огрызнулась она.
– Его бы не было, – хладнокровно сказал он. – Свеча бы погасла, ковер от такой не загорится.
– Почему?
– Грязи слишком много, – объяснил он. – Ты к стенке ляжешь или с краю?
Она расправила плечи, так лучше видна ее изумительная грудь, и сказала грозно:
– Опять?
– Опять или снова, – ответил он рассеянно. – Всегда путался, как правильно?.. Это Таргитай чувствовал слова и так их прилаживал одно к другому, что сверкали – куда там самоцветам… А от меня этот дивный дар ускользает…
Она ощутила разочарование, он так легко менял тему, даже не ухватившись за прекрасную возможность поторговаться насчет постели, кому где и зачем, у нее на все случаи заготовлены хлесткие ответы, настолько отточенные, что… ну попадись, гад, попадись, пожалуйста!
Он все прихлебывал компот, откуда только и берется в его кружке, поглядывал в окно. Погасли огни уже во всех окнах домов на той стороне улицы, но Олег что-то выжидал, высматривал в темноте, а она уже извертелась на табуретке.
– Ладно, – сказала она наконец, – раз ты все не решаешься предложить мне спать на кровати, а сам ляжешь на полу, то я, подумав, принимаю твое твердое и такое благородное решение. Здесь два одеяла, но мне хватит и одного.
