Алексей Пехов - Страж. Тетралогия
Я повернулся к нему спиной и потопал обратно к своей лежанке, уже зная, что он никуда не денется.
Так и случилось. Когда я обувался, он сел рядом:
— Как твое имя, страж?
— Людвиг.
— А его? — Хартвиг ткнул пальцем в Проповедника. Я помедлил:
— Называй его Проповедником. Он не любит, когда к нему обращаются по его настоящему имени.
Старый пеликан поджал губы, но от комментариев воздержался.
— В чем выгода Братства? Зачем я им? — Хартвиг в упор посмотрел на меня.
— Ты ждешь честного ответа? — вопросом на вопрос ответил я. — Совершенно без понятия. До вчерашнего дня я не знал о твоем существовании и, думаю, ничего бы не потерял, если бы не узнал. Может быть, ты мне поведаешь, какие тайны скрываешь, раз вызвал такой неожиданный ажиотаж среди совершенно разных людей?
Он, несмотря на мой крайне ироничный тон, внезапно опустил взгляд и закусил губу:
— Не думаю, что это так уж важно.
— Ну, только в том случае, если ты хочешь понять, зачем ты Братству, — невинно пожал я плечами. — Я всего лишь оказываю услугу коллеге, который не смог тебя сопровождать. Довезу до Богежома и сдам в руки тех, кто в курсе. Если тебе любопытно — лично у меня никакой выгоды нет, хотя ты меня заинтересовал.
— Да неужели? — Он глянул на лошадей, явно раздумывая, не отправиться ли ему в дорогу одному.
— Ты нужен Ордену, а я не слишком люблю Lex talionis, точнее, я его совсем не люблю и с огромной радостью не дам им заполучить тебя. Цеховые противоречия, знаешь ли.
— Скорее политика.
— Я страж. Политикой пусть занимаются магистры и те, кому это нравится.
Он рассмеялся:
— У меня создается такое впечатление, что ты живешь в несколько ином мире. Политикой занимаются все, хотят они этого или нет.
— А он тебя уел, — неожиданно влез в разговор Проповедник.
— Заткнись, — попросил я. — Возможно, ты и прав, Хартвиг. Хотя бы потому, что ты, судя по всему, увяз в этой политике, как в болоте. Так что тебе предстоит решить, и решить быстро, от кого принять помощь, иначе ты уйдешь в трясину с головой.
Он цокнул языком, посмотрел не на меня, а на Проповедника и глухо сказал:
— Все решено. Я уже говорил, что менять Братство на Орден, Церковь или княжескую милость не буду. Из двух зол, как говорится, выбирать приходится меньшее.
— Приятно слышать, — сказал я, вставая с земли. — Рад, что ты мыслишь позитивно и понимаешь — в одиночку тебе будет хуже, чем со мной. Пора в дорогу. Позавтракаем в седлах.
Мы ехали до полудня, через поля, на которых уже собрали рожь, под ясным, готовящимся к скорой осени небом и палящим солнцем. Проповедник восседал на крупе моей лошади, хотя не нуждался в подобном способе передвижения. Он все утро молчал, и его молчание выражало высочайшую степень неодобрения. Я подозревал, что все дело в этой авантюре, поэтому в какой-то момент не выдержал и произнес:
— Давай, мой друг. Скажи, что я неправ.
— Ты неправ, — тут же откликнулся он. — Карла ты выручал гораздо чаще, чем он тебя. Долгов на тебе нет.
— Это ты так считаешь. Впрочем, меня интересовало несколько иное. Что ты узнал о Хартвиге?
Последний тут же повернул голову в мою сторону и напрягся. Проповедник молчал так долго, что я уже начал думать, что он меня игнорирует. Но он все-таки ответил. Осторожно, словно ходил по тончайшему льду:
— Людвиг, я искренне считаю, что тебе некоторых вещей лучше не знать.
— Это почему же?! — тут же откликнулся Хартвиг.
— Он, знаешь ли, крайне совестливая натура, хотя на первый взгляд так не кажется, — откликнулся Проповедник. — Тут же пожалеет, что связался с тобой.
— Я ничего дурного не сделал!
— Болтай дальше, — попросил я старого пеликана. Тот вздохнул и нехотя ответил:
— Твой спутник, Людвиг, до последнего месяца работал картографом при городском земельном совете. Но, как оказалось, у него есть маленькая слабость: по всем христианским законам он с чего-то решил, что за помощь ближнему своему ему воздастся.
— И в чем выражалась эта помощь? — Я посмотрел на Хартвига.
— Я умею снимать с людей темные грехи, — ответил тот.
— Свершилось чудо, — пробормотал я. — Очень большое преступление. Обычно прощением грехов занимаются исповедники.
— Ты не слушаешь, — поморщился тот. — Не прощение грехов, а полное снятие. Исповедники облегчают совесть, но не стирают с души темные пятна. А я это делаю. Что?
Он увидел, как мое лицо окаменело, а губы Проповедника скривились, словно ему предложили съесть какую-то падаль.
— И давно у тебя… такие способности? — мягко поинтересовался я.
— Я стал видеть души и уметь их исцелять на это Благовещение, после того как меня ударило молнией. — Он расстегнул ворот своей черной рубахи, и я увидел след от страшного ожога.
— Лучше бы она тебя убила, приятель, — посмотрел я на него с сочувствием.
— Даже не буду спрашивать, почему ты это сказал.
— А я все же отвечу. Ты представляешь угрозу для этого мира, и я не слишком понимаю, почему тебя не прикончили сразу.
— Его взяли люди маркграфа Валентина Красивого, — обмолвился Проповедник. — Ходят слухи, что его милость еще тот грешник, и сковородка в аду для него не только приготовлена, но смазана маслом и хорошенько подогрета. Как говорится, скворчит и ждет.
— Понимаю, — протянул я. — Его милость решил облегчить свою страдающую душу от пары-тройки грехов, чтобы его пропустили через райские врата. Что же. Очень разумно с его стороны позаботиться об этом, но крайне глупо выбрать исполнителей-идиотов, которые перепугались собственной тени настолько, что вытащили тебя из надежной камеры и перепрятали в монастырь.
— Что ты делаешь? — Хартвиг увидел, как я разворачиваю лошадь.
— Спасаю твою шкуру. Забудь о Богежоме.
— А я ведь говорил, что тебе лучше не знать! — ехидно произнес Проповедник, обращаясь ко мне. — Ты разве не слышал, Хартвиг, что у Людвига есть столь интересное свойство души, как совесть? Он не собирается везти тебя на жертвенное заклание.
— Да почему, черт вас подери?! — вскричал тот.
Я направил лошадь к нему, подъехал практически вплотную и сказал:
— Потому что ты опасен. Для Братства, для Церкви, для всех, кто получает власть с помощью душ и чудес. Да о чем я с тобой разговариваю! Ты, как видно, полный идиот, не видавший в своей жизни ничего, кроме карт Фирвальдена, раз решил рассказать людям о своих способностях!
Он не сопротивлялся и не спорил. Кажется, до Хартвига начало доходить, что ситуация гораздо более серьезная, чем ему представлялось. Он хмурился, молчал, но мне не перечил и с разговорами в дороге не лез, за что я был ему очень благодарен.
