Элизабет Хэйдон - Судьба: Дитя Неба
Его внимание привлекла тень на стене. Он поднял взгляд и увидел, что последний кадр еще остается там, словно его изображение отпечаталось на стекле. Контур пожилой женщины стал более тусклым, ее руки тянулись к серым пятнам рассеянного света. Меридион прижался горячим лбом к прохладной поверхности Редактора Времени и попытался собрать мужество для следующего шага.
И хотя его тело состояло лишь из мысли, легенд и воли, а сознание не знало ограничений человеческой плоти, Меридион все еще был способен ощущать боль близкой потери, жжение в напряженных руках и усталость после немыслимо долгого отчаяния. Он изо всех сил сопротивлялся всеобъемлющему страху перед неизвестным будущим.
События, в результате которых он появился на свет, навсегда изменились, превратившись в обрывки хрупкой пленки; они исчезли, за исключением нескольких случайных фрагментов, которые он спас вместе со свидетельством своего рождения. Шаги, предпринятые им для изменения Времени, казалось, привели к результату, о котором он мечтал. Мир под ним поворачивался, медленно проплывая в голубом и цельном эфире, потоки воздуха танцевали над поверхностью Земли, словно не подозревая о едва не произошедшей катастрофе. Его вмешательство в Прошлое принесло необходимые плоды. Он сумел предотвратить ужасную гибель всего сущего.
Вместе с тем Меридион понимал, что вмешательство изменило его собственную историю, попало в противоречие с обстоятельствами, при которых он был зачат. И он не знал, приведет ли новая линия Времени к его появлению на свет.
Меридион много размышлял о своей судьбе, перед тем как собрался изменить Прошлое, и пришел к выводу, что не должен исчезнуть. Он появился на свет как идея, а не как ребенок, зачатый двумя покрытыми шрамами людьми, одним старым, а другим — преждевременно состарившимся. Его родители отдали свои жизни и знания, чтобы исполнить пророчество, повторяющееся во всех вариантах переписанной истории. Во всяком случае, первая часть не изменилась, Меридион удивился, когда Мэнвин произнесла то же пророчество в новой истории, в том Времени, которое наступило теперь. В прежней истории оно предсказывало его рождение:
«Я вижу противоестественного ребенка, рожденного в результате противоестественного акта. Рапсодия, тебе следует опасаться рождения ребенка: мать умрет, но ребенок будет жить».
Почему Прорицательница вновь повторила свои страшные слова? Он обхватил голову, погрузившись в мучительные размышления. Будет ли магическое жертвоприношение, которое принесли Рапсодия, старейшая Дающая Имя среди лирингласов, и Гвидион из Маносса, сломанный человек, мертвый в глазах всего мира, чтобы он появился на свет, — будет ли оно необходимым в Будущем? Теперь, когда ф’дор уничтожен, а война предотвращена, это представлялось сомнительным. И все же, после того как Прошлое было стерто и написано заново, Будущее оставалось непостижимым.
Вместо того чтобы встретиться в конце жизни для рождения Меридиона и исполнения пророчества, его родители узнали и полюбили друг друга в ранней молодости. Им удалось соединить души по собственной воле. Они перенесли жестокие лишения, но вновь встретились, хотя надежды почти не оставалось, встретились почти случайно, как и множество других людей. Однако Меридион понимал, что на самом деле это совсем не так. Свести двух людей вместе еще недостаточно. Он пришел к такому выводу во время многократных просмотров Прошлого, которое разворачивалось перед ним после того, как он в очередной раз его изменял. Время — хрупкий предмет, подверженный изменениям.
«Это твоя судьба».
«Чепуха. Мы сами творим свою судьбу».
«Да, — подумал Меридион с горькой улыбкой. — Да, да, так и есть».
Сейчас его жизнь зависла во Времени внутри стеклянной сферы обсерватории, черпающей энергию из эфирного огня Серенны, звезды, в честь которой была названа родина его матери. Когда Редактор Времени будет выключен, пленка времени поползет дальше, более не прерываясь. И он исчезнет, как пламя задутой свечи.
«Все ли я исправил, у всех ли попросил прощения?» — устало подумал он, вспоминая разных людей, надеясь, что прощение придет в любом случае — кто знает, сколько судеб он изменил своим вмешательством? Больше всего он думал об Акмеде и о том, чего ему стоили изменения во Времени.
«Прости меня, — взмолился Меридион, обращаясь с безмолвной молитвой к человеку, которого никогда не встречал. — Наверное, на моем месте ты поступил бы так же». Он вспомнил слова искреннего раскаяния, которые король фирболгов произнес в новой истории, обращаясь к Патриарху, и слабо улыбнулся. «Знай вы, как обстоят дела, вы бы меня поняли».
Однако у него была главная цель, и потому все жертвы, все изменения, которые произошли в результате замены первой истории на вторую, стоили того, что за них пришлось заплатить. Какой бы вред ни принесли перемены, они не повлияли на общий баланс, как и все случайные удачи. Меридион еще раз посмотрел на изображение своей матери в счастливые мгновения новой истории и покачал головой. Если бы он не вырезал своего отца из Времени его юности, не пересадил в Прошлое для встречи с ней, она бы никогда не последовала за ним, не объединилась бы с Акмедом и Грунтором и не наступили бы эти счастливые мгновения, как и многие другие, которые за ними последуют. И мир погиб бы в огне.
«Я сделал это не для тебя, — подумал он, глядя на проекцию. — Но все равно я рад».
На глазах у Меридиона изображение его рождения потускнело и исчезло.
«Я и сам начал тускнеть».
Меридион протянул руку и выключил Редактор Времени, отсоединив машину от света Серенны. Сияющая инструментальная панель исчезла. Остатки время-пленки вспыхнули на катушках и исчезли, точно дым от последних угольков давно погасшего огня. Он закрыл глаза.
Одного удара сердца оказалось достаточно, чтобы стены обсерватории растаяли.
Последние слова, которые он услышал, когда исчезал окружающий мир, были произнесены голосом человека, охранявшего его с самого рождения и стоявшего рядом до того момента, пока Меридион не скрылся в обсерватории, и они послужили ему своеобразным утешением.
«Умру ли я?» — спросил Меридион у своего стража, прекрасно понимая, что, каким бы ни был ответ, он не изменит его решения. И он вновь услышал те слова в момент, когда воздух обсерватории стремительно уходил в пустоту. Слова отразились от исчезающего стекла умирающим эхом:
«Может ли испытать смерть тот, кто не был по-настоящему живым? Тебе, как и всему остальному миру, нечего терять».
Среди ужасного шума и стремительного водоворота, поглощающего его жизненную энергию, Меридион ощутил, как прозрачная оболочка его тела бесконечно растекается по бескрайним просторам Времени и пространства, а потом лопается, причиняя боль. Его ускользающая мысль потускнела, а потом вспыхнула, достигая крайних пределов неба сверкающим лучом света, и упала, подобно пылающему камню, пронзающему тучи, на далекую Землю.
