Саймон Браун - Наследство. Огонь и меч
Теперь Поулу стало страшно. О чем еще болтал этот верзила?
— Вы теперь играете за высоким столом, примас Поул. Вам нужны друзья.
— У меня есть друзья, — сердито бросил Поуп и высвободился вновь. — Я исповедник королевы и ближайший помощник канцлера Оркида Грейвспира.
Деджанус, нахмурясь, посмотрел на священника и снова рассмеялся.
— Вы больше ни для кого не исповедник, кроме себя самого, ваша милость. А у Оркида Грейвспира тайны такие же мрачные, как мои.
Поул протолкнулся мимо коннетабля. Смех этого субъекта преследовал его всю дорогу до дворцовых ворот.
Повитуха рукой обследовала тело королевы, отведя глаза в сторону. С любой другой пациенткой она не проявляла подобной застенчивости, и по правде говоря, Арива не возражала бы против применения ею всех своих органов чувств, но повитуха считала, что величие монарха следует сохранять елико возможно.
— Есть некоторое расширение, — определила она. — Насколько часто чередуются спазмы?
— Я испытала их только раз, — ответила Арива.
— Ну, у вас это первый ребенок, поэтому мы можем ожидать, что роды будут долгами, — сказал доктор Трион. Он коснулся ладонью лба Аривы. — Хорошо, хорошо, — пробормотал он про себя.
— Что мне надо делать?
— Делать? Как что, ваше величество, ждать. А потом терпеть. А потом вы уже мать.
— Ребенок рождается слишком рано.
Доктор Трион попытался скрыть свою озабоченность.
— Я помог появиться на свет многим преждевременно родившимся младенцам. Некоторым не терпится самим увидеть мир, а поскольку этот младенец Розетем, и по вашим словам — девочка, то, полагаю, никого в королевстве не удивит, что ей хочется устроить неожиданное появление.
— Я хочу видеть здесь моего брата. Я хочу видеть Олио.
— Я позабочусь, чтобы кто-нибудь привел его, — заверил ее Трион.
Хрелт прикончил почти весь отданный ему Деджанусом кувшин вина. Пальцы его рук и ног теперь вполне согрелись, а щеки раскраснелись. Он немного растянулся. Голова его откинулась назад, глаза закрылись. Он не увидел, как принц и прелат покинули приют. И не проснулся, когда по его ногам пробежала крыса.
Где-то в середине ночи одна рука у него дернулась, опрокинув фонарь. Фонарь покатился по улице и стукнулся о стену приюта. Стекло треснуло, масло пролилось и загорелось. Неуклонно разрастаясь, желтое пламя рванулось вверх по стене, охватило и поглотило сухие листья на подоконнике, добралось до соломы на крыше, а затем поймало остаток вечернего бриза, гуляющего среди крыш старого квартала города.
ГЛАВА 29
Камаль лежал без сна в первые часы нового дня — своего первого за много месяцев дня в цивилизованных землях к востоку от ущелья Алгонка. Казалось, что в последний раз он был тут целую жизнь назад. С тех пор, как они попали в Океаны Травы, его принц повзрослел и стал предводителем воинов, а мир, в котором он жил всю жизнь, перевернулся вверх тормашками; вся надежность и уверенность его прошлого обернулась зыбкостью и неопределенностью его будущего. И, самое главное, дивился он, его полюбила Дженроза Алукар.
Как и когда он сам полюбил ее, оставалось для него тайной, и в этом смысле произошедшее казалось типичным для всех перемен в его жизни. Раньше он не был уверен, к лучшему ли эти перемены, но сейчас — холодным ранним утром нового дня и, наверное, новой эры для всего королевства Гренда-Лир — он вдруг оказался готов от всей души принять эти перемены. Лежа в темноте, ощущая рядом теплое тело любимой Дженрозы, Камаль снова представлял грядущее светлым и видел сквозь смуту тропу к еще более светлому и радостному будущему.
Камаль приподнялся на локте и посмотрел на спящую Дженрозу. Она не походила ни на одну женщину, с какой он когда-либо был прежде. Она действительно любила его, без всяких оговорок. Дженроза не добивалась власти, влияния или богатства; она не желала ничего, кроме возможности развивать свои способности и быть с ним.
Камаля переполнили гордость и любовь, и он наклонился поцеловать Дженрозу в лоб. Не просыпаясь, она обвила его рукой и привлекла к себе, так, что его голова легла меж ее грудей. Он закрыл глаза и почувствовал, как потихоньку снова уплывает в сон; его тающие мысли плыли в ритме биения ее сердца.
Трава была слишком зеленой, небо — слишком бледным, а пейзаж со всех сторон стеснен лесами, лесистыми холмами, речками и ручьями. Линан чувствовал себя чужаком в родной стране.
Его армия оставила Барду позади через два дня после того, как пересекла ущелье Алгонка, а теперь углубилась в Хьюм. Фургоны с припасами замедляли темп наступления, но разведчики разбрелись далеко и широко. Тем утром двое из них вернулись с тремя своими «коллегами» из армии Грен да-Лира, которых они убили в ночном бою всего несколько часов назад.
Линан ощущал слишком сильное напряжение, чтоб спокойно обдумывать, и гадал, не так ли чувствовал себя перед битвой и его отец. Может и так, подумал он, но Элинду Чизелу никогда не приходилось беспокоиться о последствиях нападения на свой же народ.
Он услышал, как приближаются всадники, и, подняв голову, увидел Камаля, Эйджера и Дженрозу.
— Ты хотел нас видеть, малыш? — спросил Камаль.
Линан сомневался, как правильнее выразить то, о чем он должен был им сказать. Они знали — должны были знать, — что именно произойдет, коль скоро они вступят на восток, но насколько они готовы к принятию действительности?
— Мы соприкоснулись с армией Аривы, — сообщил он наконец. — Она всего в трех-четырех часах пути к востоку от нашей позиции. Коригана готовит наши войска к нападению.
Он дал этим словам дойти до всех. Эйджер и Дженроза казались испуганными, а лицо Камаля побледнело почти до того же цвета, что и кожа самого Линана.
— Ну, мы знали, что дойдет и до этого, — хрипло произнес Камаль.
— Должно дойти, друг мой, — сказал Линан, жалея, что не может найти слов, которые облегчили бы такое решение для них всех. — Я не знаю иного способа покончить с этим, во всяком случае, сейчас.
Камаль напряженно кивнул, а затем сказал:
— Мои уланы готовы. Они будут не чета рыцарям Двадцати Домов, но против любого другого полка выступят отлично.
— Дженроза?
Дженроза сделала глубокий вдох.
— Как говорит Камаль, это должно было произойти.
— А твоя магия? Что она говорит тебе?
Дженроза никому, кроме Камаля, не рассказывала о своем сне, в котором ей являлась Силона, даже Подытоживающей.
— Печаль и… — Магичка закрыла рот. Она не могла рассказать Линану о виденном ею. Тот сон мог ничего не значить.
