Андрей Басирин - Убить Ланселота
За спиной герольда фыркнула лошадь. Карета покачнулась с пружинным звоном. Кучер продолжал дремать на козлах, словно происходящее его не касалось.
Хоакин покачал головой:
– Вам нужен Горацио Кантабиле. Позвать?
Подслеповато щурясь, чиновник заглянул в лицо Хоакина. На переносице герольда краснел отпечаток от дужки очков; самих очков не было: герольд их разбил или забыл дома.
– Зверева работа, – пожаловался он. – Мне п-поручили важное дело. И вот, кажется, я его п-провалил.
– А кого вы ищете? – спросила девушка.
– Господина Гил-Ллиу, охотника на чудовищ. Извините. Я очки уронил в фонтан, а без них ни зверя не вижу.
Хоакин вопросительно посмотрел на Летицию. Та прижала палец к губам в знак молчания.
– Вы везучий человек, – сказала она.
– П-правда?
– Гури Гил-Ллиу перед вами. Вот он.
Герольд попытался снять и протереть несуществующие очки. На лице его отразилась растерянность.
– Вот документы, – пришел на помощь Хоакин. – Письмо от бургомистра.
– Да? – Лицо герольда просветлело. – Вы меня сп-пасаете. Благодарю вас, сударь. Едем немедленно!
– Хорошо. Мне надо собраться. Это быстро.
– А вы кто? – тем временем обратился герольд к девушке. – Только не говорите «нет», умоляю. Вы – Летиция Ляменто?…
– Если говорить откровенно…
– Ну слава богу. Хоть где-то я п-преуспел. – Герольд сдул со щеки кисточку. – Мое имя Антонио П-пердендози. Соблаговолите проследовать в карету, сударыня.
Он вытянулся в неуклюже-галантном жесте, открывая перед девушкой дверцу.
– Благодарю вас.
Она уселась. Стрелок вернулся из сарая с пожитками; спрятав узлы под столик, он расположился напротив своей спутницы. Для герольда места не осталось, и Антонио пришлось примоститься рядом с кучером.
– Ну поехали.
Карета сорвалась с места. Зацокали копыта по булыжнику, заскрипели рессоры.
– Как устроились? – донесся откуда-то сверху жизнерадостный голос Пердендози. – Все в порядке?
– Да! – хором отозвались пассажиры.
– Ну слава богу. Тогда вп-перед, на коронацию.
Праздник бушевал на улицах города. Его можно было сравнить с взбесившимся селевым потоком. Порой его было столько, что он захлестывал окна кареты.
Фейерверки! Анатолайские свечи! Шутихи!
Трещат! Кружатся! Проносятся с визгом!
А еще – маски, полумаски, блио, хрустальные туфельки (на самом деле – меховые, но тсс!). Шелка и муслин, бархат и парча.
Песни, музыка, взрывы смеха.
– Вот это да! – Девушка приникла к окну. – Настоящий праздник. Какой вы счастливый, Хоакин, живете в таком городе. А я – в монастырской глуши прозябаю.
– На самом деле все не так, Летиция, – вздохнул стрелок. – Я тоже живу в захолустье. Деревуд. Слышали когда-нибудь?
Ленты серпантина то и дело пересекали путь кареты. Цокот копыт мешался с нестройными звуками рожка; напоенный ароматами лилий и жареного мяса ветерок врывался в окно.
– Деревуд? Мы проезжали его. Кстати, почему вы зовете меня Летицией?
– То есть?
– Я Лиза. Лиза Фуоко.
– А Летиция кто?
– Летиция – это старшая жрица, моя наставница. Вы ее видели.
– Видел…
– Она – лучшая жертвенная дева на всем Терроксе. Я перед ней преклоняюсь, честно! Когда матери Летиции было столько же, сколько мне, ее уже приглашали на жертвоприношения. Например, шахинпадский падишах.
Шум праздника за окном на мгновение стих. Стал слышен голос кучера, напевавшего:
Такая с нами приключилась колбаса,
Наш скорбный путь благословили небеса.
Гал-леры!
– И что?
– Не сложилось. Наложницы приревновали. Но мать Ляменто не сдавалась. Она у нас знаете какая? Ух! – Девушка потрясла в воздухе сжатым кулачком. Глаза ее горели воодушевлением. – Она продолжала тренироваться. О ее занятиях ходили легенды.
– Тренироваться? В чем же вы можете тренироваться?
– Декламация скорбных од. Проклятия и жалобы на двенадцати языках. Сто пятьдесят шесть положений тела, знаменующих скорбь и печаль. Чудище же надо чем-то занять, пока оно плотоядно облизывается. – Фуоко вздохнула. – Мне до нее далеко… Я знаю лишь семьдесят позиций.
Карета свернула в темный переулок. От «Свинцовой Чушки» до Бахамотовой Пустоши было рукой подать, но дорога заняла около часа. Антонио выполнял несколько поручений одновременно, и путь кареты по городу напоминал шарлатанов вензель.
– К сорока шести ей стало потяжелее. Суставы не те, связанной долго не пролежишь… Был шанс, когда заболела графиня Исамродская, но не вышло. Мерзавка выздоровела, а госпожу настоятельницу прогнали вон.
– Сколько же нынче госпоже Ляменто?
– Шестьдесят три.
– Впечатляющий опыт.
– Точно. – Лиза покачала головой. – Я как представлю: сидит она сейчас у окна – старенькая, одинокая… Карету ждет. И комок к горлу. Хоакин, вы меня не выдадите?…
– Ни в коем разе.
– Спасибо! А то ужасно не хочется кончить как эта невезучая клуша. Чтоб состариться – и ни одного жертвоприношения. У меня тоже есть честолюбие.
Карета остановилась. За окошком высилась знакомая громада Бахамотовой Пустоши. Дворец сиял разноцветными огнями; сверкающий дым окутывал его перламутровым флером, синие искорки метались по шпилям и флюгерам.
Хоакин помог спутнице выбраться наружу. Лиза одернула платье, пригладила волосы и огляделась.
– Красиво как. Не то что у нас в монастыре!
Пердендози сполз с козел.
– Госп-подин Гури, госп-пожа Летиция, – несколько суетливо расшаркался он. – П-прошу следовать за мной.
Стражники у ворот скрестили алебарды. Мордатый – тот, что утром прогнал Хоакина, – выдвинулся вперед.
– Стой, назад! Рубить буду! – рявкнул он. – Кто такие?
– Антонио Пердендози, герольд его магичества. А с ним Гури Гил-Ллиу и Летиция Ляменто.
Загремела решетка. Появился командир стражи – чернявый рубака со злым, исчерканным шрамами лицом.
– Документы.
– Пожалуйста.
Антонио протянул бумаги. Командир стражи внимательно их изучил. Сличил портрет в пропуске с обликом Хоакина и нахмурился:
– Не могу пропустить. Это не тот человек.
– К-как же не тот?
– Портрет. Видите? – Чернявый потыкал указательным пальцем в документы. – Здесь изображен красный камзол. А у этого зеленый.
Антонио потянулся к отсутствующим очкам. Паника нахлынула на него.
Хоакин поспешил на помощь:
– Я протестую. Искусство условно!
– Да! – поддержала Фуоко. – Художник тоже человек. И он имеет право на необычное, самостное видение Гури!
