О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
Гвоздик под лавкой зашевелился и растерянно захныкал: хозяину плохо, но не понять, почему ему плохо… Это не страх, и не голод, и не злость…
Лин воспользовался предлогом и с облегчением нырнул головой под лавку:
— Гвоздик, ты чего?.. Не плачь, маленький, все хорошо.
— А кто у тебя там? — Лин скосил взор: маленькая голова в зеленом чепчике тут как тут.
— Гвоздик. Это мой щенок охи-охи. Я его, можно сказать, от тургуна спас. — Лин брякнул и тотчас, словно эхо, услышал собственные слова, и обмер, осознав сказанное: ну все, лечь на землю и сгореть алым пламенем! Не Лин, а герой Аламаган, сиятельный и богоравный!.. Вот что у него за язык! Помело, а не язык! Правильно Зиэль на него ругался.
— Ааах… Лин… Ты… я тебя обожаю…
Лин опять скосился: нет, в глазах у девчонки ни тени насмешки и недоверия, только восхищение… А это, оказывается, приятно… Еще никто никогда в его жизни им не восхищался, разве что Гвоздик перед обедом, когда видел плошку с едой в руках у Лина.
— Не… я…
— А можно я его поглажу?
— Гм… — Лин приподнял брови и поразмыслил второпях… — Это… погоди… Гвоздик! Гвоздик, посмотри, это Уфина. Уфина хорошая, Уфина очень хорошая, она наш друг, она хочет тебя погладить… Она тебя погладит… веди себя хорошо… Давай, только осторожно, все-таки он охи-охи…
Гвоздик с сомнением повел ушками, зарычал тоненько, выпустив наружу все имеющиеся у него клыки и коготочки, чешуйки встали дыбом по всему загривку, но спорить с хозяином не стал и даже завалился на бок, подставив круглое щенячье пузо: ладно, чешите, мол… Дети взялись в две руки поглаживать да почесывать…
— Все, Уфи… уснул… пусть поспит. Ты первая после меня, кому он это позволил. Значит, ты действительно хорошая.
— А ты еще лучше. Ты не дворянин?
— Я?.. Н-нет, наверное… Но я свободный.
— И я простая горожанка… — Уфина горько вздохнула… — Если бы я была графиня — ты бы в меня влюбился?
— Что? — Лин был уже краснее вареного краба. Он ведь второй раз в жизни разговаривал с девчонкой, своей сверстницей, и не умел этого делать. Но там, в Песках, он просто спрашивал дорогу… А тут еще вдруг…
— Ну конечно нет — я, наверное, уродина…
— Нет, что ты! Ты очень красивая для своих лет! Тебе сколько?
— Девять.
— А мне десять. Это больше, чем девять. — Лин высказал сравнение наобум, но, видимо, угадал, потому что Уфина кивнула.
— Это правда?
— Что — правда?
— Что я красивая… для своих лет?
— Очень! Очень!
— А ты не врешь?
Лин помотал головой. Ему хотелось сделать что-то такое… чтобы все вокруг… чтобы сердце… Он вздохнул и чуть не подавился остатком леденца, вовремя проглотил. А у девчонки тоже щеки румяные, и глаза большие. И ресницы длинные. Лин в испуге схватился за карман — нет, не потерял! Молча развернулся и решительно подошел к старику-привратнику.
— Еще есть леденцы? Дай один… Нет, два давай.
Не умея считать, он по здравому смыслу догадался, что если за большой медяк дают два малых, то и леденцов тоже будет два, если цена леденцу — один малый медяк. Лин все же чуточку сомневался в правильности своих расчетов, но так оно и вышло: привратник принял от Лина большой медяк (Лунь подарил на прощание), а взамен без спора выдал два леденца. Никогда в жизни Лину не доводилось лакомиться так часто: это был уже третий с утра леденец!
— Держи: зеленый тебе, а черный мне.
— Ах! Спасибо! — Уфина опять присела в поклоне, но уже медленно и жеманно поводя плечами, вся в восторге от блистательного незнакомца. — А почему мне — зеленый?
— Ну, хочешь — черный возьми, я его еще не лизал. Просто, у тебя глаза зеленые, и я…
— А у тебя синие. Мне на роду написано влюбиться в синеглазого принца и любить его всю жизнь несчастною любовью!
— Но я не принц… Я просто…
— Все равно спасибо. Между прочим, я тоже с тетушкой на базар пришла. Мои родители в отъезде до самой осени, а тетушка со слугой пришли покупать шерсть.
— Так у тебя слуги есть?
— Представь себе! — Девочка почему-то опять покраснела и добавила полушепотом: — Один. Один слуга. Мы не богаты.
— Вкусно?
— Угу…
Дети замолчали, всецело отдавшись леденцовому пиршеству. Гвоздик под лавкой поставил было ушки, понюхал — что там за пища такая — фыркнул с презрением и опять заснул. Внимания на них никто не обращал, плечи их соприкасались…
— Ах, вот бы они подольше задержались…
— И я так же подумал. А… тебе со мной… ну…
— Что? — Уфина вздернула носик и в упор посмотрела на своего кавалера. Взор ее был строг, ни тени улыбки… Сердце у Лина ухнуло куда-то вниз, но все равно уже слова лежали на языке, и он докончил безнадежно:
— Ну… не скучно?
Девочка смотрела на него с холодным изумлением, даже отстранилась слегка, и бедный Лин мгновенно забыл, что она с удовольствием приняла от него леденец, что именно она первая заговорила с ним, что именно она выразила надежду, что взрослые подольше задержатся в базарной сутолоке, оставив их одних…
— А тебе разве не все равно — скучаю я, или страдаю, или полна веселья?..
— Д-да… Н-нет! Мне не все равно! Мне нравится с тобой разговаривать!
Уфина встала, расправила свои нарядные юбки с узором — васильки по зеленому полю — и вновь поклонилась, держа в левой руке леденец на палочке, а в правой краешек верхней юбки:
— А мне с тобой. Ты мой рыцарь, отважный и прекрасный!
Боги! Ну, сколько можно краснеть из-за слов одной единственной девчонки!? Лин очень много бы дал, чтобы на нем в эти минуты была черная рубашка, панцирь, меч за спиной… Пояс, стилеты и вообще… Боги! А ведь он еще и босой!
— А мы за обувью для меня пришли. Хозяйка постоялого двора с племянницей — там где-то… Я хотел себе сапоги из нафьих шкур, да дороги слишком.
Уфина опять всплеснула руками, но на этот раз рассмеялась колокольчиком:
— Ты с ума сошел! Так только в сказках бывает!.. Из нафьих… Обидятся и съедят первой же ночью!
— Подавятся. Зиэль, мой друг, ну, воин, с которым я пришел, как раз такие носит. И… это… и все ему хоть бы хны.
Девочка попыталась наморщить гладкий лобик.
— Я тебе верю… но… У нас дома кое-что понимают в колдовстве, но… Значит, он не тот, за кого себя выдает. Простому человеку не дано враждовать с нафами, потому что они слуги самой богини Уманы… — Девочка пробормотала короткую молитву.
Лин вспомнил слова воина Зиэля в адрес богини Уманы и смутился. Кто прав, и в чем правда? Сколько ночей они провели в открытом поле, а нафов и духу не было рядом, хотя Уфина права: по всем поверьям, они должны бы наведаться и отомстить за пятерых уничтоженных той ночью тварей… И ему еще острее и жарче захотелось стать воином… И как можно скорее…
