О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
Улыбок больше, взгляды у встречных добрее, это очевидно. Зато дорогу никто не уступает, самим то и дело приходится отскакивать, чтобы не попасть под копыта или под колеса, и идти приходится с разбором: там лужа, там пыль, там навоз… ну это понятно, у женщин юбки длинные… Окна в Шихане совсем другие, чем в домах, которые довелось увидеть Лину в прежней жизни: там они либо вовсе пустые, только ставнями бывают прикрыты, либо рыбьими пузырями забраны, а здесь — в стеклах и в слюде! В каждом окне рама, а внутри каждой рамы пространство окна разделено на множество квадратиков, и в каждый квадратик вставлена прозрачная стеночка, так, что с улицы бывает видно, как там внутри. А значит, изнутри — наружу все видно. Кое-где и в разные цвета все покрашено, тогда хуже видно.
— Стекло-то я встречал, сто раз видел, госпожа Тоша… Суня, а что такое слюда? Из чего она?
Суня пискнула и вопросительно поглядела на тетку, но и та замешкалась с ответом…
— Точно я не знаю, знаю только, что вроде камня, его нам с юга по реке везут, с горных рудников, пластинками и продают, а уж мастера их бережно обрезают под размер, потому что пластинки эти очень хрупкие. И стекла хрупкие, но очень дорогие, и сквозь стекла все хорошо видно, будто ничего нет перед тобой. А руку протянешь — как стенка! Зато слюда дешевле.
— Понятно. А долго нам еще идти?
— Устал? Нет, у нас все рядом. Сначала попробуем мерку снять. Ох, праздник, ох, обдерут…
Скорняков да сапожников по одному запаху можно в городе найти, вслепую передвигаясь, но — закрыты лавки в праздничный день: одна, да другая, да третья… В четвертой, маленькой, словно конура, вылез им навстречу сам сапожник Ама, и заказ готов был принять, да как глянула госпожа Тоша на глаза его в кучу, да как услышала слова, коими сапожник Ама пытался разговаривать — хвать Лина за руку, повернулась и пошла, предоставив Суне говорить на прощание вежливые извинения…
— Лыка с утра не вяжет, какие там сапоги… Дурачина старый. Не хотела, да придется на рынок идти, готовое покупать. Ничего, Лин, подберем — лучше даже, чем с меркой будет. Господин Зиэль платит не скупясь, значит, и мы жаться не будем, найдем лучшее.
Лин сообразил: точно, платит ведь Зиэль, почему бы и не попытаться исполнить заветное…
— Госпожа Тоша, а можно поискать сапоги из нафьих шкур?
Тоша аж подпрыгнула, колыхнув юбки увесистым задом:
— О, боги! Как у тебя язык повернулся! Тьфу, тьфу, хорошо — не на ночь сказано! Нет, Суня, ты слышала? А?
Суня только хихикнула в ответ, но тоже пробормотала на всякий случай какую-то молитву.
— Нет, Лин, опомнись. Во-первых, это очень редкая выделка, я про такие только в сказках слышала. А во-вторых — где ты таких храбрецов найдешь, чтобы эти шкуры выделать, а тем паче — добыть их… И хуже того — носить. А во-вторых…
— У Зиэля такие сапоги! А я нафов ненавижу! Они меня! Я, я…
— Тише ты, тише!.. Молодой господин Лин, тише, ты в чужом городе… Нет. Господин Зиэль отважный воин, наш уважаемый гость, он волен делать все что угодно из разрешенного у нас в Империи и носить все, что пожелает, но мы с Суней — не господин Зиэль, и ты, покамест, тоже. Спроси я такое на рынке — да они от меня разбегутся, а сами скажут потом: вон, вон старая Тоша идет, сумасшедшая!..
— Разве ты старая? Ты еще совсем не старая, тетушка!
— А ты не встревай, не то подзатыльника дам, не посмотрю что племянница! Я бы еще кое-кого нашлепала, да не по жердочке мне… Ух, молодой господин… И этот… твой… еще на меня скалится! Вот же попала в общество, помилуйте меня боги!
Лин молча слушал все вопли добродушной толстухи Тоши, но Гвоздик понимал только то, что его друг и покровитель недоволен и огорчен, и тоже немедленно взъерошил чешуйки на загривке, оглядываясь в поисках врага…
Тем временем звуки, похожие на морской прибой во время сильного ветра, становились все ближе…
— Ну, нет, так нет. Вырасту — сам себе такие добуду. А какие тогда?
— Вот, вырасти и добудь. Ох, и дорого они тебе встанут. — Тоша уже успокоилась и снова готова была улыбаться встреченным знакомым, синему небу и даже каменной плиточной мостовой. — Они же волшебные, такие сапоги: в воде не намокают, следов на дороге не оставляют…
— Как это — следов… — Лин наморщил лоб, припоминая, как они с Зиэлем шли по пыльной дороге, и что за следы за ними оставались… И не вспомнил. Надо будет проверить. Только когда, если они на днях расстанутся навечно?.. Сердце у Лина сжалось от страха перед неведомым грядущим. Но и то правда: Зиэль ничем ему не обязан и не станет кормить-поить-защищать чужого, не нужного ему человека… — А какие тогда?
— Хорошие возьмем. О! Ой, крику! Вот он, базар, сейчас за угол свернем — и увидишь! А когда обычный день, без большого праздника, так тут вообще с ума сойти, не продохнуть и не протолкнуться. Перво-наперво, чтобы подходили тебе по размеру, да немного на вырост, да чтобы удобные, да чтобы прочные, да чтобы красивые были…
Лин с подозрением глянул на низ подола у Суни..
— Тетушка Тоша! Только, чур, без бус и бубенчиков! Я девчачьи не надену, так и знай!
— Ну, так еще бы! Самые мужские возьмем, чтобы всем было видно, кто на них взглянет: вот идет победитель драконов! Не переживай, молодой господин Лин, мы с Суней лучшие тебе подыщем, будешь доволен. До тех пор искать будем, пока тебе не понравится. Согласен на такое обещание?
Лин заулыбался и затряс головой:
— Конечно.
— Тогда еще раз снимаем мерку — и во дворик тебя. Будешь нас ждать.
— Какой такой дворик??? Не буду я ждать, с вами пойду!..
— Ну Лин, ну пожалуйста! — Суня присела на корточки перед Лином и принялась умолять его, глядя снизу вверх, как это и подобает маленькой слабой женщине рядом с грозным и сильным мужчиной. Ее воркующий голос тек и тек Лину в уши, то жалуясь, то оправдываясь… Белые ручки тем временем сноровисто обмерили обе его ступни. Огромная базарная площадь давно уже стала тесна процветающему городу Шихану, да все никак властям ее не расширить, все не соберутся отнять или выкупить у окрестных владельцев пограничные с площадью участки. Давка и суета на площади — неимоверная. Здесь не раз уже затаптывали насмерть детей, а бывало что и крали из под носа у зазевавшихся родителей… Синяки да увечья вообще никто никогда не считал… Но один лимуриец, навсегда полюбивший устройство жизни в Империи Океана и осевший доживать в Шихане свой торговый и человеческий век, придумал выгодное дело: он расчистил свой двор, вплотную примыкающий к базару, от сараев и телег, обнес его высоким тыном, насыпал посреди двора гору песка, поставил по краям лавки да лежанки, нанял бдительную трезвую охрану… Приходи, человек, на базар, ищи, чего хочешь… а ребенка можешь сюда, под охрану! Медяк — цена. Большой медяк, но как говорят в Империи: большой медяк легче маленького червонца. Поначалу люди смеялись, а потом перестали: дело так хорошо пошло, что теперь не тын деревянный отделяет маленькую детскую площадь от взрослой большой, а узорчатая решетка из железа, все видно, внутрь и изнутри, но при этом безопасно для детишек, потому как высока решетка и острыми пиками выставлена вверх, от лихих людей или зверей. Бедовый лимуриец и еще утеснился, выгородил кусочек пространства — вещи хранить, с которыми горожанам тяжело по базару ходить. Вещи — не дети, лежат смирно, в устроенных для них клетках, бессловесные: на каждое место две одинаковые пайсы, одна пайса на вещь положена, другая — у того, кто на хранение сдал. У иного и украдут пайсу, да получить по ней не свою поклажу — не так-то просто, память-то есть у охранника, кто сдавал, когда… С детьми еще проще, но дети живой народ и капризный…
