Ника Созонова - Грань
Прервав контакт, поначалу я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть и лишь открывал и закрывал рот в судорожных спазмах. Думал уже, что помру от нехватки кислорода. И лишь ледяная вода, а затем ласковые объятия джузи вернули меня на свет божий.
Часа через два, оклемавшись и просушив волосы феном, отправился к своему подопечному. Разговор предстоял нелегкий.
Когда я вошел, Скун был уже разбужен и сидел на кровати, вжавшись спиной в стену и подтянув колени к груди. Выглядел мой 'ведомый' на редкость измученным и затравленным.
Ну уж дудки, не пройдет! Меньше всего сейчас я был склонен к жалости. Очень тянуло врезать по розовощекой лоснящейся физиономии — да так, чтобы вылетели синие линзы и разбились о каменный пол, а красные глаза полезли на лоб от страха. Но, будучи человеком культурным, к тому же на службе, смирил себя и от резких движений воздержался.
— Что же вы так, Геннадий Владимирович? — поинтересовался я укоризненно. — Я рассчитывал на плодотворное сотрудничество, а вы? Пинком под зад и за порог?.. Нехорошо это.
— Я же вам го-оворил. Я не в состоянии себя ко-онтролировать. Это осо-обенности моей психики.
— Может, хватит щекотать мне уши разноцветной лапшой? Меня не один год обучали психологии, в том числе особенностям различных психик. Да и работаю я достаточно давно. Такую штуку, как 'заслон', сотворить архи-трудно. Для этого должна быть очень сильная мотивация в сочетании с колоссальной волей. Вы, видимо, обладаете и тем и другим.
Смягчив свои слова улыбкой (несколько кривоватой), я опустился рядом с ним на кровать. Похлопал по плечу, отчего он брезгливо передернулся.
— Послушайте, — я старался быть нежным, словно мать или старшая сестра, — я же прекрасно понимаю, как вам здесь не нравится, как вы хотите домой. Неужели у вас могут быть тайны, которые перевешивают это желание?
— Я же ска-азал: я тут абсолютно ни при чем. И тайн у меня ни-икаких нет!
— Хочу вам признаться: в моей власти продержать вас здесь очень долго. А можно не возиться и написать в вашем личном деле волшебную аббревиатуру 'УБ' — и прости-прощай, вольная жизнь. Здравствуй, спец-приемник, таблеточки и уколы, мягкие стены! Поскольку вы одиноки — дочка живет в другом городе и не может за вами присматривать — домашних стен вам больше не видать. А как насчет 'НО'? Согласитесь: потребность что-то скрывать, несмотря на все уговоры, можно счесть ненормальностью, опасной для окружающих. Последствия этого диагноза, думаю, вам известны. Есть еще вариант, самый радикальный: взломать ваш 'заслон'. Точнее, взорвать. Но результатом может быть практически полное разрушение вашей психики. Вы превратитесь в 'овощ', разучившийся говорить и испражняющийся под себя. Нравится вам такое?
— В-вы мне уг-грожаете?..
— Нет, что вы! Ни в коем случае. Просто мой долг — вас предупредить. Надеюсь, у нас с вами произошло некое недоразумение. Будем считать сегодняшний контакт первым блином, который почти всегда подгорает или остается непропеченным. Зато следующий, который произойдет завтра, будет гораздо успешнее, гораздо доверительнее — с вашей стороны. Не так ли, Геннадий Владимирович? Вы ведь мне доверяете?
— Ко-онечно, — процедил он сквозь зубы.
Меня не смутила его интонация: посидев ночь и подумав над моими словами, завтра он наверняка станет вежливее. Нет, я не надеялся, что он разом снимет все 'заслоны' — это было бы слишком хорошо, но процесс сдвинется с мертвой точки и пойдет в нужном направлении. Начал я, на мой взгляд, правильно: с расстановки приоритетов и обрисовки перспектив.
— Завтра до контакта опять загляну к вам. Попрошу к этому времени вспомнить, чем вы занимались на шестой день после похорон вашей супруги. И еще — 13-го мая прошлого года.
— Я н-не уверен, что вспомню. Ведь это ничем не п-примечательные для меня д-дни.
— И все-таки постарайтесь вспомнить, настоятельно вас прошу.
Я отметил, что последнюю фразу он произнес с заиканием. Волнуется. Что ж, отлично!
11.
В дверях своего кабинета вспомнил о просьбе Алисы. И вовремя — времени оставалось в обрез.
Пришлось максимально ускориться: за три минуты выяснил в справочном адрес нужной больницы, рассчитал наиболее быстрый маршрут и отпросился у шефа.
Пока ехал в метро, размышлял о столь неудачно закончившемся контакте. Создавалось все более четкое впечатление, что мой 'ведомый' меня боится, но старается этого не показывать. Получается у него неважно. Все закономерно и ожидаемо, но отчего-то меня не оставляло ощущения фальши. Не пациент, а чемодан с тройным дном. На первом уровне — равнодушие, на втором — страх, а под ними? Еще один пласт равнодушия? А может, нечто более любопытное?..
Нужное здание отыскалось легко, но пришлось часа полтора проторчать в коридоре в очереди. Врач оказался пожилым мужчиной с восковым усталым лицом и глазами, казавшимися сонными и уклончивыми — возможно, из-за дымчатых стекол очков.
— Как вы сказали — Варвара Деменьева, шести лет? Проходите, садитесь.
Он вышел в смежную дверь, а я остался наедине с медсестрой, строчившей что-то в амбарную книгу и не обращавшей на меня никакого внимания. Вернулся доктор с кипой разнокалиберных бумажек. Сложил их аккуратной стопочкой, разгладил верхний листок. Снял очки и протер их, затем мягко откашлялся.
— Может быть, чаю или кофе хотите?
И вот тут я испугался. Если врач предлагает родственнику чайно-кофейную церемонию, наплевав на томящуюся за дверью очередь, дело, действительно, дрянь.
Остроносая медсестра вскинулась от бумаг, готовая нестись за чашками и кипятильником.
— Нет, лучше сразу.
Я не расслышал собственных слов и не был уверен, что произнес их правильно: так зашумела в ушах кровь и загрохотало, словно спущенное с цепи, сердце.
— Наверно, вы правы, — доктор водрузил очки на место. — Вашу девочку надо госпитализировать, срочно. И провести повторное обследование. Я очень хотел бы, чтобы мы ошиблись, но пока результаты анализов однозначно диагностируют 'отказы'.
Последнее слово я скорее почувствовал, чем услышал. И зрение, и слух покинули меня, и единственное оставшееся ощущение было тактильным — билась жилка на виске: тик-так, тик-так. Я слился с ней, стал пульсирующей энергией, дробно стучавшей об изнанку кожи: тик-так, тик-так… Не знаю, как сумел вернуться в реальный мир и дослушать слова доктора, не заметившего моего состояния — или принявшего его как должное — и продолжавшего бубнить:
— …Говоря по правде, я был бы уверен в самом худшем — если б не отсутствие у вашей дочери болевых симптомов. На этой стадии заболевания без боли, как правило, не обойтись. Она настолько сильна, что нам приходится давать наркотические препараты. У вашей же девочки нет ничего подобного, и это дает шанс надеяться на ошибку, на досадный просчет, случающийся один раз на десять тысяч.
