Вера Школьникова - Дети порубежья
— Я счастлива наконец-то оказаться здесь, ваше сиятельство.
— Ты можешь называть меня леди Ивенна, — улыбка прорезала лицо герцогини.
Пьесу разыгрывали по нотам, и, хотя женщины видели друг друга первый раз в жизни, каждая в совершенстве знала свою партию:
— К сожалению, я не смогу заменить тебе мать, но сделаю все возможное, чтобы ты поскорее почувствовала себя среди близких людей.
— Благодарю вас, леди Ивенна. Я уже чувствую себя как дома, вы так тепло приняли меня!
Корвин, нахмурившись, слушал этот обмен любезностями: он слишком хорошо знал Ивенну, чтобы не оценить подлинную меру ее искренности, но не понимал, почему она так встречает невестку, которую сама же и сосватала. Молодой человек любил свою мать, глубоко уважал ее, но почувствовав, как дрожит рука Тэйрин в его руке, дал себе слово, что защитит свою жену от любой угрозы, даже от собственной матери.
Он еще не мог сказать, полюбит ли эту маленькую девушку, настороженную, словно устрица, захлопнувшая створки раковины, когда познакомится с ней поближе, или просто будет терпеть, как многие в браке, но одно Корвин Пасуаш знал твердо: если мужчина ведет женщину к алтарям, он за нее в ответе. За ее жизнь, безопасность, и за спокойствие ее души. Он шагнул навстречу матери, увлекая за собой невесту:
— Хватит стоять на пороге. Я хочу показать Тэйрин дом. И, надеюсь, отец присоединится к нам за завтраком.
Ивенна едва заметно сморщилась, что происходило каждый раз, когда ей напоминали про существование Ванра Пасуаша, нынешнего герцога Квэ-Эро и ее супруга перед богами и людьми, и, улыбнувшись сыну, ушла в дом. Она надеялась, что Ванр будет в состоянии встретить невестку… герцогиня брезгливо поморщилась — бывший секретарь Энриссы так и не научился пить без последствий для здоровья.
11
Жаркие летние дни медленно истекали минутами, Саломэ пропадала в саду, окончательно забросив государственные дела. Раз в неделю она не глядя подписывала бумаги, скопившиеся на ее столе, и возвращалась к своим цветам. Чем больше времени наместница проводила наедине с растениями, тем меньше она любила людей. Цветы нуждались в ее неустанной заботе, но щедро воздавали в ответ: свежим ароматам, нежными красками, приятной прохладой.
Если она пропалывала клумбу или подстригала розовый куст, то уже через несколько дней видела плоды своих трудов, в то время как пресловутое "благо империи", ради которого наместница должна была заниматься государственными делами, скучными, непонятными, зачастую болезненно-тяжелыми для ее нерешительной натуры, оставалось красивым оборотом в речах чиновников. След от укуса на руке Леара стал последней каплей в чаше терпения Саломэ.
Она все меньше и меньше верила, что король проснется, хотя боялась признаться в этом даже самой себе. Он по-прежнему приходил к ней, но сколько Саломэ не спрашивала, так и не ответил, когда же ждать его возвращения. Последнее время он почти не разговаривал со своей верной супругой, только смотрел на нее задумчиво и грустно. Если маленькая Саломэ принимала незримого призрака как должное, то прошедшая обучение белая ведьма понимала, что вера человека с магическими способностями воистину способна творить чудеса. Она могла, сама того не ведая, создать своего короля, не понимая, что единственный источник ее видений — собственная магия.
Став наместницей десять лет назад, Саломэ верила, что сама судьба ведет ее к предназначению, но теперь сомневалась и в этом — судьба ли? Не слишком ли много совпадений? Магистр Илана позволила согрешившей сестре выйти замуж, а наместница Энрисса разрешила ее отцу развестись с первой женой, чтобы он смог жениться на любовнице и узаконить дочь. Госпожа Илана лично занялась воспитанием и обучением девочки, не проявлявшей особого рвения и талантов, а наместница приблизила ее к себе, дав понять окружающим, что желает видеть незаконную дочь Ланлосса Айрэ своей преемницей. Не слишком ли часто судьба Саломэ оказывалась в руках этих двух женщин, самых могущественных в империи?
Слишком много вопросов и ни одного ответа. Саломэ лукавила: она знала, кого следует расспросить, чтобы раскрыть истину, но не была готова расстаться с иллюзиями. Каждая беседа с министром государственного спокойствия убеждала ее в справедливости древнего изречения: "в познании — горечь". Она могла только посочувствовать господину Чангу — он, должно быть, давно уже забыл вкус сладкого. А министр, в свою очередь щадил наместницу — последнее время он не настаивал на личных встречах, довольствуясь письменными докладами. Доклады можно было не читать.
Саломэ по-прежнему приходила по вечерам в библиотечную башню, не в силах прекратить эту пытку: смотреть на Леара, разговаривать с ним, смеяться над его шутками, слушать, как он играет на лютне. Порой наместница жалела, что кинула папку в огонь: прочитав донесение, она бы точно знала, что совершил ее единственный друг. Не зная, она раз за разом убивала несчастную девушку в мыслях, терзая себя страшными картинами. Саломэ страдала бессонницей, боялась заснуть: все время видела во сне, что Хранитель зашел в ее спальню с ножом. Она проклинала себя за слабость, за безволие, а более всего за то, что не могла обойтись без Леара, будь он хоть трижды убийца и негодяй.
Каждый вечер она говорила себе: этому пора положить конец, ты не пойдешь сегодня в библиотеку — и каждый раз проигрывала битву. А Леар встречал ее на пороге, чуть улыбнувшись, и от этой улыбки становилось так тепло, что на краткий миг она забывала обо всем на свете, растворившись в его спокойной радости. Никто не радовался наместнице так, как Леар, даже король, милостиво позволявший ей испытывать счастье от его близости. Впрочем, король никогда не приходил к Саломэ, когда та была в библиотечной башне.
Она садилась в свое любимое кресло у забранного фигурной решеткой камина, брала с низкого столика какую-нибудь безделушку, словно предназначенную, чтобы ее рассеянно вертели в руках во время неторопливой беседы, и слушала. Леар умел рассказывать, не важно, о чем — иногда она даже не могла вспомнить, что за историю заворожено слушала весь вечер, но в душе надолго поселялось волшебство.
К ним часто присоединялся Лерик — он быстро перестал бояться грозного Хранителя и следовал за ним тенью, впитывая каждое слово, каждый жест. Все деньги, что остались от прошлой жизни, Лерик пожертвовал в храм Хейнара в благодарность Аммерту, но подлинным богом знания для него стал Хранитель. Мальчик быстро учился, осознавая глубину своего невежества, и был полон решимости покончить с ним. Леару не требовалось подгонять своего ученика, скорее, наоборот, придерживать, чтобы не перегорел раньше срока.
