Кол Бьюкенен - Фарландер
Он кивнул, глуповато улыбнулся, но так и не ответил. Никакого паломничества, конечно, не было, но признаваться в этом Белиас не собирался. Традиционно такие предприятия обходились очень и очень недешево, поскольку требовали участия во всевозможных оргиях и ритуальных прегрешениях, чего наверняка не выдержало бы его и без того слабое сердце. В общем, он так и не собрался.
— Понимаю, — сказала Кира, и улыбка сползла с лица губернатора. Что она поняла? Он не знал, но сердце задергалось быстрее.
Белиас сунул в рот сладкую фруктовую дольку, маскируя этим жестом волнение, но проглотить его не смог и закашлялся.
Дочь протянула кубок с водой. На ее лбу пролегла морщинка беспокойства, и Белиас, опустошив кубок до дна, благодарно улыбнулся. Рианна пришла на обед в простом зеленом платье, хорошо сочетавшемся с ее рыжими волосами и пошитом таким образом, чтобы скрыть печать на шее, которую она носила по настоянию отца. Ранее Белиас уже упрекнул дочь за то, что она прячет печать, от которой в таком случае нет никакой пользы. Но Рианна так и не смогла в полной мере понять все риски, проистекающие из того факта, что она — дочь первосвященника. В глубине души губернатор надеялся, что дочь никогда этого не поймет.
Сейчас, поймав ее ответную улыбку, он пожалел о тех резких словах. Конечно, она уже простила его. Как всегда.
Оставалось радоваться хотя бы тому, что гости не повернули разговор к вопросам доктрины и ритуала. Белиас всегда старался оградить Рианну от темного начала этой религии, ее секретов и тайных обрядов. Невинность дочери была, пожалуй, единственным лучом света в его унылой жизни.
— Вы только посмотрите на него! — Старуха полушутя погрозила внуку пальцем. Губернатор вздрогнул. — Налакался так, что вот-вот лопнет, а все жалуется, что ему, видите ли, скучно. За последние двенадцать лун этот балбес прошел всю империю, видел то, что доступно лишь избранным. Другой на его месте гордился бы, а он лишь требует новых впечатлений да ноет, как избалованный мальчишка.
Киркус громко рыгнул.
«Нет повелителя, кроме себя самого», — мысленно процитировал Белиас, краем глаза наблюдая за развалившимся на стуле пьяным юнцом. Неужто такому и впрямь определено стать следующим лидером веры и владыкой Империи, раскинувшейся на два континента и включавшей в себя по меньшей мере сорок разных народов?
В отличие от большинства соотечественников, готовых, будь такая возможность, насмерть сражаться за независимость, губернатор называл себя реалистом. Именно эту свою черту он считал самой важной в жизни, и именно ее, как ни прискорбно, недоставало наталийцам, за исключением, может быть, торговцев, у которых на первом месте всегда стояли деловые интересы.
Много лет назад, когда имперская армия впервые подошла к границам Наталя, а потом, почти без задержки, проследовала дальше, Белиас верно распознал в грядущей оккупации ее истинную суть — неотвратимость. После того как войска королевы Хано были окончательно разбиты на улицах обреченного города, который Белиас предусмотрительно покинул, бежав с супругой и ребенком в фамильное поместье, амбициозный молодой политик благоразумно перешел на сторону победителей. В скором времени, не видя иного пути для продвижения наверх при новом порядке, он стал — надо же! — жрецом Манна. Решение было продиктовано исключительно прагматическими соображениями. Все, что от него требовалось, — это провести три года в новом храмовом комплексе в Серате, открытом специально для подготовки провинциалов, пожелавших получить мантию ордена, и пройти мистический ритуал Кулл, последнюю стадию посвящения в веру Манна.
Все сложилось как нельзя лучше: переход в новый культ принес вполне ощутимые перемены к лучшему, о чем Белиас напоминал себе каждый раз, когда темными ночами его посещал незваный гость — совесть. В конце концов он стал правителем родного города.
Однако же, вопреки всему этому прагматизму, а может быть и благодаря ему, Белиас прекрасно понимал своих менее искушенных соотечественников. Эпизод, подобный сегодняшнему, этот демонстративный рейд через город, вполне мог подтолкнуть людей к восстанию, несмотря на угрозу самого жестокого воздаяния, неизбежность которого понимали все. Случись такое — и его судьба решена. Он будет первым, кого вздернут горожане, видящие в губернаторе главного предателя. И даже если гнева горожан удастся избежать, высшие жрецы ордена не простят ему самого факта восстания. Его сочтут слабаком, недостойным состоять в рядах истинных последователей Манна, и лишат звания священника, проще говоря, сожгут на костре.
И все из-за этих фанатиков, сидящих за его столом, в его доме, предающихся обжорству за его счет, пока их вонючие рабы орут у него под окнами. Если полыхнет, вина ляжет на них, и, не исключено, болтаться на виселице будет не он один. Хотя, конечно, утешение небольшое. Мертвецу уже все равно.
«Манн», — горько усмехнулся про себя Белиас. Божественная плоть. В свое время он поставил себе целью узнать как можно больше об этой распространившейся так широко религии. И похоже, понял, что она такое на самом деле.
Священный орден Манна далеко не всегда был таким уж святым. Когда-то он представлял собой всего лишь мрачный городской культ, о котором шептались в закоулках городов-государств Ланстрады, которым матери пугали непослушных детей. Но потом этот тайный культ набрал вдруг популярность в богатейшем городе, Косе. Благодатной почвой для него стало охваченное страхом и предрассудками население, что было в общем-то и неудивительно после нескольких лет болезней и недорода. Так или иначе, сторонники культа захватили власть, совершив переворот, который вошел в историю под названием Долгой Ночи.
Опьяненные победой, стремясь как можно скорее консолидировать власть, новые правители бросили оказавшиеся в их распоряжении огромные ресурсы на реформирование армии, превращение ее в машину завоевания.
Цель и мечта — распространение маннийской философии на весь известный мир. Поначалу военная кампания развивалась не слишком успешно. Но постепенно военная удача повернулась к ним лицом, чему в решающей степени содействовало появление нового орудия — более точного, более надежного, менее предрасположенного к тому, чтобы взрываться в самый неподходящий момент, и требующего меньшего количества дымного пороха. Так началась эра экспансии и господства, в ходе которой, менее чем за пятьдесят лет, выковалась грозная империя и изменилась сама природа войны.
За пятьдесят лет пребывания у власти культ целенаправленно облачался в одеяния божественности. В относительно короткий срок он превратился в государственную религию, а многие его обычаи закрепились в жесткой форме традиций. Одним из примеров этих изменений был Кулл, ритуал посвящения для неофитов. Каждый, кто вступал на путь инициации, вначале терял кончики обоих мизинцев, а затем должен был голыми руками убить невинного. Цель столь решительной ломки табу состояла в достижении полной свободы, в неукротимом следовании самым примитивным порывам.
