Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья
Pater Noster произнесенный почти неслышной скороговоркой не помог, Дева Мария и все святые остались глухи: надо полагать в райских кущах сейчас ни у кого не было времени обратить внимание на почти истерические призывы какого-то занюханного иезуита. Я так и представил себе скривившегося Игнациуса Лойолу, который, отложив арфу, презрительно бросил восседающему на облачке рядом Доминику Гусману: «Пусть сам выпутывается, не ребенок».
— Шма Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай Эхад... — стуча зубами Мотл забормотал иудейскую молитву, но Холодной Синагоге было решительно наплевать на призывы юного еврея к Отцу и насмерть перепуганного секретаря инквизиции к Сыну. Она придвинулась к нам ближе, шагов на двадцать и я поразился размерам призрачного здания. Не меньше двух третей высоты колокольни собора Святого Вита. Впечатляет.
Тяжеловесный полет черного дома внезапно прекратился — Холодная Синагога заметила нас, это я почувствовал всем потрохами. А может, она специально направлялась к нам? Черт разберет этих проклятых иудеев с их кошмарными фокусами и страшилищами!
И что дальше? Из окон и дверей полезут демоны? Заполощат крыльями нетопыри и мелькнет тень зубастого вампира? Постойте, мы ведь не в Трансильвании или Валахии, а еврейская магия Каббалы и Талмуда, как мне достоверно известно, не оперирует персонажами христианской мифологии и демонологии. Остается только ждать.
— П-пан...— Мотл заикался, — м-мне холодно, п-пан! И с-страшно...
Извольте видеть — ему страшно! А я, надо полагать, безмерно счастлив находиться рядом с чужим кладбищем и огромным черным призраком, посреди самого загадочного города Европы! Но я все равно прижал маленького еврея к себе, прикрыв полой накидки и сжимавшей обнаженную шпагу рукой. Перед лицом смертельной опасности нет ни эллина, ни иудея... Писание не переспоришь.
Пятно сплошной тьмы, которое представляла собой Синагога, внезапно посветлело у основания. Звуки шепотков и музыки лившиеся из пустоты исчезли столь же внезапно, как и появились, заместившись долгим скрипом открывающейся двери. Мама дорогая, неужто нас приглашают войти? Ну уж нет! Если не затащат силой, я лучше умру, но внутрь не пойду. Кстати, если дверь скрипит, значит имеют место проржавевшие петли, а я никогда не слышал о том, чтобы привидения ржавели. Следовательно, Холодная Синагога не столь уж и иллюзорна. Только вот нам с Мотлом от этого не легче.
Дверной проем обозначился полуовалом неяркого и туманного бело-голубого света исходившего из глубины здания. Однако, сколько я не всматривался, различить внутреннюю обстановку не удавалось — очертания терялись и размывались в наполнявшем дом мареве. И только один силуэт был виден ясно: вышедший на порог человек в круглой, лепешкой, шапке, светлом талесе и с длиннющими пейсам. Лицо разглядеть было невозможно.
— Гои, гои... Идет дева по колено в лесных кронах... — человек говорил устами, но одновременно звуки лились отовсюду; тихий, но вместе с тем оглушительный шепот проникал в мозг как вельзевулов яд или райская амброзия. — Уйдет покой, светильники обратятся кострами... Косарь займется не сеном, но плотью... Слушай, Израиль, поступь...
«Что за бред? — невольно подумал я, — ничего не пойму...»
Вдруг призрак раввина выдал врезавшуюся мне в память единственную более-менее осмысленную фразу:
— Гои пусть отберут лозу у Козла, или он пожрет ее.
— Что? Как вы сказали? — я осмелился переспросить, но человек повернулся спиной, его контур расплылся, а широкие створки ворот плавно затворились.
— Ничего себе... — выдавил я.
Холодная Синагога начала разваливаться. В полной тишине провалилась внутрь крыша, камни стен падали наземь, разбиваясь в серебристую пыль, почему-то не оставлявшую следов на траве лужка, треснули окна над порталом и беззвучно канули во тьму. Фундамент держался еще меньше минуты, но и он вскоре выветрился под неощутимым ураганом. Призрак, запугивающий несколько столетий гетто и изрядно озадачивший меня, напрочь исчез. От Влтавы потянуло прохладным ветерком, показавшимся мне сейчас солнечным дыханием египетских пустынь — настолько мы замерзли.
— Бежим отсюда, — я подтолкнул Мотла, и он, хоть и был почти невменяем от страха резво кинулся в уютную темноту приречной буковой рощицы. Я несся за ним, уговаривая себя не оглядываться. Хватит впечатлений для одной ночи.
Дополняла декорации наконец пришедшая в Прагу гроза — фиолетовые молнии и ревущие громовые раскаты сделали эту осеннюю пятницу просто незабываемой. Наконец, исхлестанные струями ливня мы вывернули на Широкую улицу, направившись к переправе через Влтаву. В гетто было безлюдно — буквально ни одного человека, и все равно я, неудачник, ухитрился в кого-то врезаться на бегу. Прохожий был высоким и очень твердым.
— Простите, — сквозь одышку буркнул я, однако ответа не получил. Мотл, в который раз за вечер, истошно заорал.
Голема я не рассмотрел, да и после всех переживаний минувшей полуночи не имел никакого стремления подробно изучать очередную диковину еврейского города. Мрачное порождение Бен Бецалеля попросту не обратило внимания на хама, отдавившего ему ноги, и потопало себе дальше, а у господина секретаря нунциатуры бесповоротно сдали нервы. Вместе с мальчишкой мы составили отличный дуэт, в котором утонченно сочетались визг и яростные проклятия на помеси английского, немецкого и французского. Опомнился я только на освещенной фонарями Кржижовницкой площади перед Карловым мостом. Гетто осталось позади.
— Ну, — отдышавшись, произнес Мотл и поглядел на меня, — пан доволен прогулкой?
* * *...Хозяйка «Лошади Валленштейна» госпожа Эля сразу поняла, что пану срочно требуется лекарство в виде горячего вина со специями, сухая одежда и комната для ночевки. До Градчанской улицы и нашего дома я бы уже не добрался — сейчас мне меньше всего хотелось идти одному по ночной Праге. Словом, я благополучно накачался сливовицей и проснулся только утром, когда умытый сильным дождем город вновь сиял великолепием и напоминал незамутненный никакой мистической мерзостью храм чистого света. Сообщив хозяйке Эле, что если в заведение явится рыжий еврейский парнишка по имени Мотл, ему следует рассказать, где можно найти пана Райана, я отправился по делам, которые закончились встречей с отцом Алистером в уже знакомой вам лавке пряностей.
— Ну и история... — покачал головой Мак-Дафф. — И вы, Райан, не врете. Выдумать такое... такое необычайное действо невозможно. Ладно, давайте отложим дела евреев до лучших времен и займемся вещами насущными.
— А слова раввина Холодной Синагоги?! — меня слегка обидело столь явное пренебрежение последними новостями из гетто. — А как же Голем? И Бен Бецалель? Вы, инквизитор, станете терпеть подобное безобразие в католической столице? Я там едва в штаны от страха не наложил!
