Алена Алексина - Перехлестье
И, пока застарелые комплексы с рыданиями отмирали, а пролетарский гнев еще не возобладал в Василисе над здравым смыслом, ноги шаг за шагом приближали двух путниц к цели: где–то недалеко уже шумела и гудела ярмарочная площадь. Голоса лотошников, что наперебой расхваливали товар, перекрывали друг друга.
Рынок был огромен! Всё здесь оказалось в прилавках и телегах. На входе визжали свиньи, ржали лошади, блеяли овцы, одним словом мекало, мумукало, гавкало и кудахтало… Но, поскольку Васька скотиной обзаводиться не собиралась, то сразу свернула к лоткам с тканями и шитьём. Ассортимент приятно радовал глаз качеством и расцветкой, а посему горести и печали под волшебным воздействием чудотворного шопинга отступили.
Зария ковыляла рядышком, переваливаясь, словно уточка, и тихо бормотала, если за вещь, которую выбирала ее спутница, торговец заламывал бессовестную цену.
— Ты чего там бубнишь, недоразумение? — не выдержал один из купцов, у которого Васька собиралась прикупить сорочку. — Чего бубнишь, спрашиваю? Дорого если, так и пошла вон, не тебе покупать!
И он перегнулся через прилавок, чтобы отвесить безответной жертве бодрящий тычок под костлявые ребра. Василиса вовремя перехватила руку обидчика и отшвырнула прочь.
— Клешни сложи, — сухо посоветовала она разбушевавшемуся мужчине. — Не то переломаю ненароком.
Продавец изумленно захлопал глазами, а Лиска швырнула понравившуюся сорочку на прилавок и, подхватив Зарию, была такова.
Подчиненная молчаливо семенила рядом, а кухарка сердилась:
— Что ты вечно, как во всем виноватая, молчишь? Нравится что ли, когда затрещину дать пытаются?
Но ее праведный гнев пропал втуне. Потому что чернушка только еще сильнее вжала голову в плечи, закашляла, и стало казаться, что вот сейчас заплачет. Васька досадливо выдохнула и отправилась дальше. Штаны–то все равно купить надо. С одной стороны, хотелось несчастную спутницу пожалеть. С другой… где гарантия, что она примет эту жалость и что та ей вообще нужна? И вот, терзаемая противоречивыми мыслями, Лиса продолжила скитаться от прилавка к прилавку, от лотка к лотку.
Лишь через пару часов, нагруженная пирамидой свёртков, девушка почти на ощупь пробиралась сквозь толпу — довольная и счастливая. Довольная, потому что купила почти всё необходимое, а счастливая, потому что, наконец, скинула жаркий полушубок и облачилась в холщовую накидку с широким капюшоном.
Одежка радовала Васькину исстрадавшуюся по сезонной одежде душу. Ну и плюс ко всему стряпуха довольно пристукивала каблуками замечательных башмачков. Теперь можно не опасаться косых взглядов, которые прохожие изредка бросали на ее стоптанные и грязные кроссовки.
Вот только со штанами получилось как–то неловко. Торговец, к которому подошла беззаботная покупательница и попросила примерить штаны на свою комплекцию, окинул ее холодным взглядом и поинтересовался:
— Штаны? Тебе? Ты, девка, блажная что ль?
Зария рядом от ужаса попыталась обратиться в маленькую тучку и улететь прочь.
— Почему блажная? — удивилась Василиса и осеклась, только сейчас понимая, что за все время, проведенное в этом странном мире, ни разу не встретила женщину в штанах. Эх, дурында…
— Какое "мне"? Совсем очумел? — напустилась она на купца. — Щас как мужа позову, он тебе быстро навешает! Оскорбить меня вздумал — приличную женщину, мать шестерых детей? Вы только посмотрите на этого нахала?!
И девушка быстро повернулась к снующим мимо горожанам, ожидая поддержки и всячески раздувая скандал.
— Этот человек решил, что я куплю у него штаны и напялю их на потеху всей толпе!
Торговец, мигом растерявший безмятежность, замахал руками:
— Уймись, уймись, до чего вы склочные — бабы! Сама ж подошла и говоришь — "есть на меня штаны"? И чего я подумать должен был?
Василиса подбоченилась и сверкнула очами:
— Ты должен был подумать: "Ах, у этой уважаемой женщины есть муж или брат одного с нею тела". Хам! Евтропий! Иди сюда! Твою жену только что обозвали падшей женщиной, а ты там гнешь подковы и не слышишь!
Лиска орала так, что со всех сторон к прилавку стали стягиваться люди.
Торговец при упоминании подков побледнел, а дебоширка, видя его растерянность пояснила:
— Он у меня иной раз на спор кобылу в гору заносит. Или подковы гнет. — И снова заорала не своим голосом: — Евтропий! Иди сюда!
— Тише ты, тише, чего орешь? На вот бери любые, только не скандаль, — закудахтал мужик, — вполцены отдам!
Василиса же свалила свои свертки в руки испуганно хлопающей глазами Зарии и быстро–быстро начала перебирать товар.
— Эти, вот эти, вон ту рубаху и этот пояс…
— Э–э–э… — возмутился было продавец, но девушка грозно нахмурила брови и уточнила:
— Опять Евтропия кликать?
— Бери, только сгинь, — махнул рукой мужчина. — И ты, и Евтропий твой, и малахольная эта.
— Гляди у меня.
Васька кинула на прилавок несколько монет и была такова.
Её спутница долгое время шла молча, борясь с удивлением, а потом едва слышно выдавила:
— Лиса, у тебя же нет мужа и детей.
Собеседница в ответ пожала плечами:
— Ну, когда–нибудь будут. А ты могла бы и сказать, что у вас тут женщины не носят портков. Не пришлось бы Евтропия звать.
Пристыженная помощница ссутулилась еще сильнее.
— Ладно, — сжалилась стряпуха, — выкрутились же. Сладенькое что–нибудь съедим?
С огромным сахарным коржиком Зария выглядела до крайности потешно — она держала его на вытянутой руке, словно не зная, что делать с такой красотой.
— Ешь, — и Васька подала наглядный пример, откусывая от своего лакомства.
Спутница нерешительно попробовала и… впервые за несколько недель знакомства Василиса увидела, как бледное застывшее лицо девушки просветлело. Чернушка ела сладкую сдобу и впервые казалась… очень красивой, настоящей.
"Горе, ты горе", — подумала про себя кухарка. И девушки направились с торга прочь, протискиваясь сквозь толпу, уставшие, нагруженные свертками и с наслаждением жующие.
А Лиска размышляла, угадала она с размером или нет — подойдет Зарии голубое платье, которое она купила? Могла ведь напортачить с размером, ой, могла. Ну, ничего, велико — не мало. А то все равно эти жуткие обноски, в которых чернушка ходит изо дня в день уже порядком поднадоели. Будет ей подарок.
Глен и сила любви
Так странно… В далеком юношестве ему говорили, что если человек стоит посреди помойки и думает о том, как прекрасен мир — значит, он либо сумасшедший, либо влюбленный. Ну, в смысле, человек.
