Татьяна Бражник - Зеркало
— Хорошая погода сегодня. Не находишь? — сказал старик, не отрывая взгляда от озера.
Я неловко кивнула, но тут же опомнилась, что он это все равно не видит. Хотя мне всегда казалось, что он реагирует на каждое движение.
— Ты не стесняйся, присаживайся. — предложил старик, прежде чем я сумела придумать, что ему ответить.
Я робко уселась рядом с ним на бревно сломанного дерева. Несколько минут мы молчали. Он смотрел на воду и думал о чем-то своем. А я пыталась собраться с мыслями и успокоить неистово бьющееся в груди сердце. Я не могла представить, чем такого великого старца могла заинтересовать моя более чем скромная персона. Феофан позвал меня сюда явно не за тем, чтобы поговорить о погоде.
Феофан никогда не общался ни с кем из общины, если на то не было крайней нужды. Все свои распоряжения, советы и пророчества он передавал через Лазаря и Софона. Конечно, если кому-то нужен был личный совет или помощь, любой из общины мог подойти к старцу, но желающих было крайне мало. Точнее говоря, со времен отца Михея и Весеи не нашлось ни одного. Феофан отличался взрывным характером и смотрел на простых смертных с изрядной долей цинизма.
Целыми днями старик сидел в своей узкой келье. Хранители восхищались его даром и поклонялись, как божеству. Феофан являлся символом все общины и ее бессменным руководителем. Весея любила повторять, что любой другой уже давно сошел бы с ума, ежесекундно видя будущее и настоящее, следя за каждым членом общины и каждым магом, населяющим нашу планету. Кроме этого старика заботило благополучие и материальное процветание общины.
— Ты, наверное, сейчас сидишь и думаешь: «что этому взбалмошному старикану от меня понадобилось?» — иронично улыбнулся Феофан, подняв седые брови. — Так вот. Ругать я тебя не буду. Хвалить тоже, и не надейся. Сараи разносить ты хорошо научилась, но магия не в этом заключается. Деян, конечно, любит усердствовать с боевыми заклинаниями и по большей части это его вина. Я все понимаю. Так уж мы люди устроены, что сначала разрушаем, а потом уже учимся строить. Но это я так тебе говорю, для поддержания образа занудного всезнайки. Меня другое волнует.
Старик повернул ко мне свое пронизанное глубокими морщинами лицо. Его белесые незрячие глаза были прищурены, словно его что-то сильно смешило.
— И что же вас так волнует? — с трудом переборов страх перед стариком, спросила я. Стараясь говорить как можно более естественно, я слегка перестаралась, и вопрос вышел слишком дерзким. Феофан или не заметил этого, или не предал значения, продолжая говорить все так же спокойно.
— Твои сны. Ты ведь сегодня опять их видела. И меня это несколько… настораживает.
— Со мной что-то не так?
— Да так-то оно так. — тихо сказал Феофан, прикусив губу. — Просто ты мне напомнила одного парня… Но это не имеет значения. Кого ты обычно видишь?
Я была несколько удивлена его вопросом. Он точно знал, что я постоянно вижу сны, но не знал их содержания. Такому могущественному магу как Феофан ничего не стоило бы поковыряться в моей голове.
— Мать. Она снится мне практически каждую ночь с того момента, как она от меня уехала.
Феофан взял мою руку и сжал ее в своих холодных старческих ладонях.
— Из-за чего она тебя оставила? — спросил старик. В его голосе не слышалось ни поддельного интереса, ни желания просто дать высказаться, ни обычной вежливости. Ему было действительно важно это знать. Для чего? Ума не приложу.
— Она бросила нас с отцом когда мне было около пяти лет. Несмотря на возраст, я отлично ее запомнила. Каждую черту ее лица, каждый жест, каждую улыбку. — воспоминания давались мне с трудом и я кашлянула, прогоняя сдавивший горло комок слез. — Мама работала переводчиком в одном крупном банке. Там она познакомилась с богатым итальянцем и уехала с ним. Этот мужчина был вдовцом. Его жена умерла при родах, оставив ему четверых сыновей. От пятой дочки он отказался сразу, хотя мама, говорят, предлагала ему забрать меня, чтобы я жила вместе с ними. В итоге, она предпочла мне богатого заграничного мужа.
Феофан внимательно слушал меня, а потом заглянул в глаза и спросил:
— Ты сумела ее простить?
— Да. — не раздумывая ответила я, но потом исправилась, поняв, что врать человеку, который знает не только твое прошлое, но и будущее просто не имеет смысла. — Нет. Не простила. И, наверно, никогда не прощу. Просто не смогу. Первые два года она еще писала, звонила, обещала забрать меня к себе и познакомить с моими новыми итальянскими братьями. Говорила, что этот Пауло уже почти согласился меня удочерить и все такое. А потом вообще исчезла. Я когда выросла, нашла ее. Но мама даже не сразу вспомнила, что у нее еще и дочь есть. Так поговорили ни о чем, положили трубку и больше никогда не общались. Вы бы смогли простить? Я не смогла.
— Знаешь, Софон меня покусает за такие слова, но не все достойны прощения. Ой, не все! Только мы ведь прощаем не ради тех, кто нас обидел. Мы прощаем ради себя. И в первую очередь для себя. Ненависть, она как червь, который ест нас изнутри. Вот в чем я с Софоном согласен, так это в том, что простить и забыть — две разные вещи. Ведь в тех словах про то, что надо подставить другую щеку, есть доля истины. И она не так уж и мала. Можешь считать эти слова бредом полоумного старикана, я тебя понимаю. Сам был таким же упрямцем. Хотя это и давно было. — Феофан задорно подмигнул и улыбнулся.
— Вы считаете, что мать перестанет мне сниться, если я ее прощу? — со скепсисом спросила я.
— Не знаю. — пожал плечами старец. — Ведь дело не в ней. В тебе. Ты сама себя мучаешь, а силу особенности Дара это принимает такой образ. Впрочем, ты меня меньше слушай. Это только пустые предположения. Ты столько лет мучаешься этими воспоминаниями. Я знаю, какую боль может причинять прошлое. Бежать от него бесполезно. Но в твоем случае можно попробовать его немного… выдрессировать, если позволишь так выразиться.
— А в Вашем? Дрессировке не поддается?
Феофан натужно засмеялся, но веселого в этом смехе было мало.
— Умная девочка. Но со мной все намного сложнее. Я сам во всем виноват, и этот грех навсегда останется со мной.
Старик помрачнел и снова уставился на Ильмень.
— Знаешь, давно со мной так не разговаривали. Меня все бояться. — ухмыльнулся маг. — А я ведь не страшный вовсе. Я просто старый, уставший от жизни человек.
Он тяжело вздохнул. За разговором я и сама не заметила, как перестала бояться Феофана. В старике, конечно, было много странностей, и, прежде всего, эти его слепые глаза, которыми он просвечивал, как рентгеном. Речь старца была неторопливой, размеренной, но голос был очень громким для старика, глубоким и низким, похожим на звон большого колокола, и пробирал до глубины души.
