Глен Кук - Белая роза
Голосов он тоже не узнал – в сарае больше перешептывались, – но один из них был подозрительно похож на вечное нытье Мен-фу. Слова, однако, он слышал вполне отчетливо.
– Слушай, мы сделали все, что могли. Когда у мужика отбирают дом и работу, он мог бы и понять, что ему тут не место. Но ведь не уходит же!
Второй голос:
– Значит, пришло время серьезных мер.
Нытик:
– Это уже слишком.
– Трус. – Презрительное фырканье. – Я это сделаю. Где он?
– Забрался на старую конюшню. На чердак. Устроил себе там подстилку, как старый пес в углу.
Кто-то, ворча, встал. Шаги. Боманц схватился за живот и поспешно отсеменил в тень. Дорогу пересекла сутулая фигура. Сияние Кометы отразилось от обнаженного клинка.
Боманц перебрался в тень подальше и принялся думать.
Что все это значит? Убийство, само собой. Но чье? И зачем? Кто поселился в заброшенной конюшне? Паломники и просто путники вечно ночевали в пустых строениях… И кто эти заговорщики?
На ум приходили разные варианты, но Боманц отбросил все – слишком уж они были мрачные. Когда самообладание вернулось к нему, он побежал к раскопу.
Лампа Шаблона стояла на месте, но самого парня не было видно.
– Шаб? – Нет ответа. – Шаблон! Где ты? – Опять нет ответа. – Шаблон! – вскрикнул Боманц почти панически.
– Пап, это ты?
– Где ты?
– Сру.
Боманц со вздохом сел. Секундой позже вылез из кустов сын, утирая пот со лба. Странно: ночь прохладная.
– Шаб, неужели Бесанд передумал? Этим утром он вроде уехал. А я только что слышал, как несколько мужиков сговаривались убить кого-то, и вроде бы его.
– Убить? Кто?
– Не знаю. Трое или четверо. Одним из них мог быть Мен-фу. Он не возвращался?
– Не знаю. Тебе не примерещилось часом? Что ты вообще тут делаешь посреди ночи?
– Опять кошмары. Не мог заснуть. И мне не примерещилось. Эти типы собирались убить кого-то, потому что тот не уехал.
– Это ж бессмыслица, пап.
– Да мне пле… – Боманц резко развернулся. Что-то зашуршало за его спиной. В круг света вышла, пошатываясь, фигура, сделала три шага и упала.
– Бесанд! Это Бесанд. А я что тебе говорил!
Грудь бывшего Наблюдателя пересекала кровавая рана.
– Я в порядке, – прошептал он. – В порядке. Просто шок. Не так страшно... как кажется.
– Что случилось?
– Пытались меня убить. Я же говорил – скоро начнется. Говорил, что они играют по-крупному. Но в этот раз я их надул. И убийцу ихнего срезал.
– Я думал, ты уезжаешь. Я видел, как ты уходил.
– Передумал. Не могу уехать. Я клятву дал, Бо. Работу у меня отняли, но не совесть же. Я должен их остановить.
Боманц посмотрел сыну в глаза. Шаблон покачал головой:
– Пап, глянь на его запястье.
Боманц посмотрел.
– Ничего не вижу.
– В том-то и дело. Амулета нет.
– Он же его сдал, когда уходил. Разве нет?
– Нет, – ответил Бесанд. – Потерял в драке. И в темноте не смог найти. – Он снова издал тот странный звук.
– Папа, он серьезно ранен. Я сбегаю в бараки.
– Шаб, – выдохнул Бесанд, – только ему не говори. Скажи капралу Хрипку.
– Ладно. – Шаблон умчался.
Свет Кометы наполнял ночь призраками. Курганье, казалось, корчится и ползет. Тени проскальзывали среди кустов. Боманц поежился и попытался убедить себя, что это лишь игра воображения.
Близилось утро. Бесанд вышел из шока и теперь прихлебывал присланный Жасмин супчик. Пришел капрал Хрипок, доложил результаты расследования.
– Ничего не нашел, сударь. Ни тела, ни амулета. Даже следов драки нет. Словно и не было ничего.
– Ну не сам же я себя порезал!
Боманц призадумался. Если бы он не подслушал заговорщиков, то просто не поверил бы Бесанду. Этот человек способен организовать покушение на себя, чтобы вызвать сочувствие.
– Я вам верю, сударь. Я только рассказываю, что нашел.
– Они потеряли свой лучший шанс. Теперь мы предупреждены. Будьте внимательны.
– И не забывайте, кто ваш новый начальник, – встрял Боманц. – Не наступайте ему на мозоли.
– Этот недоумок. Сделай что можешь, Хрипок. И не шарь вокруг курганов.
– Слушаюсь. – Капрал отбыл.
– Возвращайся домой, пап, – предложил Шаблон. – Ты весь серый.
Боманц поднялся.
– Ты в порядке? – спросил он.
– Отлично, – ответил Бесанд. – Не беспокойся обо мне. Солнце-то встало. Эти твари на дневном свету ни на что не годятся.
«Не слишком на это рассчитывай, – подумал Боманц. – Если это истинные почитатели Властелина, они и ясный полдень могут превратить в ночь».
– Я тут думал этой ночью, пап, – произнес Шаблон, как только они отошли. – До начала заварушки. О твоей проблеме с прозваниями. И меня осенило. Есть в Весле такой старый камень – здоровый, с рунами и резьбой. Черт знает, сколько он там стоит. Никто не помнит, кто его ставил или зачем. Всем наплевать.
– Ну и?
– Давай покажу, что на нем нарисовано. – Шаблон подобрал веточку, расчистил клочок земли, начал рисовать. – На верхушке – неровная звезда в круге. Потом несколько строк – руны, которые никто прочитать не может. Их я не помню. Потом картинки. – Он поспешно чертил линии.
– Довольно грубо.
– Они такие и есть. Но посмотри. Вот этот. Человечек со сломанной ногой. Здесь. Червь? Тут – человек поверх контура зверя. Тут – человек с молнией. Понимаешь? Хромой. Крадущийся в Ночи. Меняющий Облик. Зовущая Бурю.
– Может быть. А может быть, ты торопишься с выводами.
– Пускай. – Шаблон продолжал рисовать. – Вот так они расположены на камне. Четверо, кого я назвал. В том же порядке, что у тебя на карте. Смотри сюда. На твоих пустых местах. Это могут быть те Взятые, чьи могилы мы еще не определили. – Он указал на пустой кружок, человечка со склоненной набок головой, голову зверя с кругом во рту.
– Позиции сходятся, – признал Боманц.
– И?
– Что «и»?
– Папа, ты прикидываешься идиотом. Круг – это может быть ноль. А может быть знак прозывавшегося Безликим или Безымянным. Этот – Повешенный. А тут – Луногрыз, или Лунный Пес?
– Вижу, Шаб. Но я не уверен, что хочу видеть. – Он рассказал Шаблону свой сон – огромная волчья пасть, заглатывающая луну.
– Вот видишь! – сказал Шаблон. – Тебе собственное сознание подсказывает. Проверь свидетельства. И посмотри, все ли сходится.
– Не стоит.
– Почему?
– А я их наизусть помню. Сходится.
– Так в чем дело?
– Я уже не уверен, что хочу это сделать.
– Папа… Папа, если не ты, то я это сделаю. Я не позволю тебе выбросить зря тридцать семь лет. Что изменилось? Ты отдал почти все, чтобы попасть сюда. Неужели ты можешь все это просто списать?
