Маргит Сандему - Последний из рыцарей
Хильдегард не спускала с него больших, беспомощных и в то же время всепонимающих глаз.
— У нас есть все основания предполагать худшее, — с трудом проговорил Тристан. — Однако Марина еще ребенок и, надеюсь, самого страшного случиться с ней просто не могло.
— Ребенок? — Лицо Хильдегард было похоже на посмертную маску. — Как вы думаете, сколько ей лет?
— Лет десять-двенадцать.
— Ей уже скоро четырнадцать, маркграф. И физически она вполне развита для своего возраста, хотя в остальном — еще ребенок.
— Боже мой! — прошептал Тристан. — Но пока мы еще ничего не знаем. Я имею в виду, сколько времени это продолжалось.
Хильдегард долго вглядывалась в вечерние сумерки за окном.
— Как я могла быть настолько слепа? Как могла не понимать, что переживает моя девочка?
— Вы тяжело больны, герцогиня.
— Это не оправдание. Марина молила меня, чтобы я оставила ее у себя, в ее глазах был такой испуг… Это продолжалось много дней. Но я боялась мужа. Он уже несколько раз бил Марину, даже по лицу…
— Вас тоже, герцогиня.
— Это уже не имеет значения.
— Но до сих пор имело! Марина боялась, что герцог вновь поднимет на вас руку. Или, что еще хуже, вас заберет палач, если она не покорится графу Рюккельбергу.
— Неужели такое возможно? — прошептала Хильдегард. — Я слышала, как она это сказала, но сочла детской выдумкой. Просто не могла поверить, что кто-то может так жестоко злоупотребить доверчивостью ребенка.
— К сожалению, это правда. Я пришел к вам с твердой решимостью не мучить вас больше никакими подробностями. Но думаю, герцогиня, вы достаточно сильны, чтобы выдержать все.
— У меня нет выбора, — сказала она, глядя ему в глаза. — Мне потребовалось много лет, чтобы стать такой сильной. Сколько унижений я вынесла, с высоко поднятой головой я вместе с герцогом Йохумом являлась на все приемы и с улыбкой беседовала с гостями, хотя и я сама и они знали, что он меняет любовниц, как перчатки. Марина выводила его из себя, его раздражала ее робость… Но я знала, что если я приму ее сторону, он может применить физическую силу. Простите меня, я знаю, что нельзя говорить плохо о покойниках, тем более, до того, как они преданы земле, но я так устала и у меня никогда не было никого, с кем я могла бы поделиться своим горем…
Голос Хильдегард дрогнул, и она отвернулась.
— За эти годы вы заплатили своей тяжелой болезнью, — мягко сказал Тристан.
Ему хотелось обнять ее, утешить, напомнить, что у нее есть, по крайней мере, один преданный друг. Но он мало знал герцогиню и потому не решился. Она могла оскорбиться или неправильно истолковать его слова.
— Эта болезнь — такая несправедливость! — вздохнула Хильдегард и вдруг сказала без всякой связи: — Ее Величество королева Шарлотта Амалия очень добра ко мне, но разве могу я, хоть я и герцогиня, поверять свои беды королеве.
Мысли ее перескакивали с одного предмета на другой.
— Я вам очень благодарна, Тристан, что вы ничего от меня не утаили. Неведение всегда тяжелее, чем, правда.
— Именно поэтому я и был с вами так откровенен.
— Спасибо вам! Но что же нам теперь делать? Я имею в виду Марину.
Тристан был горд доверием герцогини.
Он ответил не сразу. Во дворце было тихо. Камеристка удалилась к себе, она не скрывала своего изумления по поводу того, что в день смерти мужа безутешная вдова принимает постороннего мужчину. Свечи почти догорели, но ни Тристан, ни Хильдегард как будто не замечали этого. За окном на фоне темно-синего неба красиво чернели силуэты копенгагенских крыш. Но этот красивый город таил смертельную опасность! Поборники…
Тристан наслаждался близостью родственной души, которую мог утешить. Ему так хотелось заботиться о Хильдегард и о ее несчастной дочери.
Он не знал, что сказать.
— Я думаю, мы попросим придворного доктора осмотреть Марину, как только это будет возможно. Мне кажется, он надежный человек, и я не рекомендовал бы вам прибегать к помощи какого-нибудь другого врача.
Хильдегард кивнула в знак согласия.
— Но как нам залечить ее душевную рану? — спросила она.
— Мы постараемся исцелить Марину своей безграничной любовью.
Хильдегард была благодарна Тристану за это «мы».
— Да, любовью, — сказала она. — Любовью и покоем. Бедная девочка, она даже не знает, что это такое.
Хильдегард боролась со слезами.
— Может, я утомил вас своим присутствием? — тихо спросил Тристан.
Она быстро положила руку ему на плечо.
— Нет, прошу вас, если можете, останьтесь со мной! Мне сейчас так нужен близкий и понимающий человек!
Тристан кивнул, глаза его светились добротой.
— Сейчас я хочу только одного, — промолвила Хильдегард — Помочь своей дочери, стать для нее опорой, жить только для нее.
В голосе Хильдегард прозвучала почти исступленная решимость.
В комнате воцарилось молчание. Тристан встал и подошел к кровати. Марина спала, веки у нее распухли от слез, у него сжалось сердце. Он осторожно коснулся пальцем Марининой щеки.
Марина вздрогнула, словно ее ударили, и Тристан быстро убрал руку. Но Марина не проснулась.
«Помоги, Боже, этому ребенку, — потрясенный, подумал он. — Какое будущее ее ожидает? Ведают ли насильники, что они творят?»
Он вернулся на свое место.
— Я думала о вашем предложении, Тристан, сказала Хильдегард. — Оно все больше и больше привлекает меня. В эти трудные времена ваш дом может стать для нас спасительной гаванью — там у меня будет время обдумать свое будущее. Вы высказали очень важную мысль о том, что каждому человеку хочется не только принимать милости, но и самому приносить кому-то пользу. Поэтому я надеюсь, что и вы нуждаетесь в нас не меньше, чем мы в вас. Вы, правда, чувствуете себя одиноким в Габриэльсхюсе?
Тристан просиял:
— Я был бы счастлив, если б там со мной кто-то жил, оказывал бы мне помощь, принимал помощь от меня, был бы моим собеседником. Человек, с которым меня объединяло бы душевное родство.
Усталое лицо Хильдегард озарилось улыбкой.
— Ваши слова согрели мое сердце, Тристан.
Ее взгляд мечтательно скользил по комнате.
— Там у меня будет время обдумать наше с Мариной будущее.
Она замолчала. Оба понимали, что у Хильдегард мало надежд на какое бы то ни было будущее.
Тристан нарушил их грустное молчание.
— Ваше Высочество, Вы разрешите мне помочь вам достойно похоронить вашего мужа?
— Неужели вы готовы взять на себя и эти заботы? — не сдержавшись, воскликнула Хильдегард. — Я с трепетом и тоской думала о том, что мне предстоит заниматься этим одной. По-видимому, гроб с телом Йохума следует отправить в Ризенштейн.
— Я позабочусь об этом, герцогиня. Но вам, по-моему, не стоит утруждать себя поездкой туда.
