Лиланд Модезитт - Башни Заката
Он закрывает за собой дверь, задвигает засов и ставит мешок на пол неподалеку от кровати, чтобы в случае нужды легко дотянуться до меча. Присев на кровать, которая хоть и прогибается, но не скрипит, юноша стягивает сапоги, снимает кожаную одежду и раскладывает ее на столе.
Ему уже надоело спать одетым, и то, что теплое одеяло вполне позволяет ночевать в одном нижнем белье, не может не радовать. Вспомнив о белье, он проверяет висящую на спинке кровати выстиранную смену: она еще влажная, но к утру подсохнет. Во всяком случае, в достаточной мере, чтобы можно было уложить в наполовину опустевший заплечный мешок. Удивительно, но каменный пол под ногами оказывается не таким уж холодным. Постоялый двор построен прямо над теплым источником.
К тому времени, когда Креслин ныряет под одеяло и задувает фитилек лампы, глаза его слипаются.
Просыпается он внезапно. В комнате царят кромешная тьма и полная тишина, но юноша чувствует: здесь кто-то есть. Присматриваясь из-под опущенных век, а заодно прибегая к иным, более изощренным методам, беглый консорт проверяет комнату. Засов на двери не тронут.
Решившись действовать, он осторожно, словно ворочаясь во сне, перекатывается на бок. Впрочем, уверенности в том, что все это не сон, у него отнюдь нет.
— Не стоит притворяться, — доносится низкий, с хрипотцой, женский голос. — Ты знаешь, что я здесь, а я знаю, что ты это знаешь.
Теперь он видит сидящую на краешке кровати женщину в светлом одеянии. Цвета волос в темноте не разобрать, ясно лишь, что они, в отличие от платья, не очень светлые и поблескивают рыжеватыми искорками.
Не без труда и по-прежнему без уверенности в том, что не спит, Креслин садится на постели.
— А ты кто?
— Можешь называть меня Мегерой.
— Мегера? Странное имя.
— Только для тех, кому неведомо, что кроется за Преданием, — незнакомка пододвигается ближе. — Как жаль! Я твоя, а ты меня даже не знаешь.
Хриплый голос звучит пугающе, но Креслин тянется к женщине, даже сомневаясь в ее реальности.
— Но…
Его руки срывают светлую ткань и чувствуют тепло обнаженного тела. Губы ее обжигающе горячи…
…После кромешной ночной мглы слабый свет предрассветных сумерек кажется чуть ли не ярким. Креслин проснулся. Он лежит на смятой, разворошенной постели. Один.
Сощурившись, юноша осторожно озирается.
Ночное видение исчезло. Креслин хмуро переводит взгляд со скомканного одеяла на запертую на засов дверь и узкое окошко. Темноволосая красотка исчезла, однако ни один живой человек не протиснулся бы в окно шириной в пядь, даже будь оно открыто. А упорхнув через дверь, она едва ли смогла бы задвинуть засов изнутри.
Однако засов на месте, а под окном и на подоконнике полно нетронутой пыли. Он помнит, что, обнимая ее, вдыхал пьянящий аромат риалла, однако ни на постели, ни в воздухе не осталось и следов этого запаха. Неужто ему все приснилось?
Вспоминая подробности, Креслин краснеет.
Мегера — кажется, она назвалась так. И сказала что-то еще. Ночью ее слова казались ему многозначительными, чуть ли не зловещими, но рассвет почти изгнал услышанное из памяти. Однако не окончательно. Сосредоточившись, Креслин мысленно возвращается в темноту…
«…за Преданием. Как жаль! Я твоя, а ты меня даже не знаешь. Так вот, жестокий чародей, как ни старайся, ни стремление, ни деяние не помогут тебе ускользнуть от меня, ибо я припечатана к твоей душе. И ты за это заплатишь…»
Кто она? Как к нему попала? И за что он должен платить? Она сопротивлялась — но недолго — и разделила с ним ложе.
Креслин сглатывает, не совсем веря в то, что смог… Да было ли это на самом деле?!
Коснувшись ступнями пола, он осознает, что, видимо, спал, сбросив одело, и не замерз лишь благодаря шерстяному белью, которое не снял, приняв во внимание слова хозяйки, предупредившей, что ночи у подножия Отрогов холодные, даже при том, что постоялый двор хорошо отапливается. Однако его кожа помнит тепло тела незнакомки и… Даже наедине с собственными мыслями Креслин снова краснеет.
Вдобавок, неведомо почему, его пробирает дрожь, и сердце сжимается, словно скованное льдом с вершин Закатных Отрогов.
Мегера?
Качая головой, юноша встает, подходит к тазику и плещет себе в лицо холодной водой. Вспомнив о теплой ванной в другом крыле гостиницы, он ежится, поджимает губы и выглядывает в узкое окошко, за которым раскинулся заиндевелый луг. И завершает туалет, умываясь не горячей водой, как вчера, а обжигающе холодной.
Вытерев лицо и руки, он вешает полотенце на деревянный крюк у стола и начинает облачаться в тяжелую кожу. Со вторым колокольчиком его ждет встреча с Хайлином и Деррилдом.
Уже натягивая сапоги, он рассеянно смотрит на подушку, но перед его внутренним взором, неизвестно почему, предстает зеркало.
XXI
Словно по контрасту со стылым сумраком предыдущего дня, утро занимается ясное. Задолго до пробуждения постояльцев в единственном разрыве между пиками отрогов уже появляется солнце, и его лучи падают прямо в узкие окошки «Чаши и Кубка».
Выдыхая клубы морозного пара, Креслин отправляется на конюшню, желая взглянуть на предназначенного ему коня — гнедого мерина с зарубцевавшимся шрамом на плече, более рослого, чем боевые пони Западного Оплота, но не столь мощного. Креслин поглаживает скакуна по холке и проверяет сбрую.
— Я так и не узнал твоего имени… или как тебя называть, если так оно лучше, — произносит Хайлин, помедлив перед тем как начать седлать своего мышастого коня, помоложе и покрупнее. — Скоро придет Деррилд, так что…
— К его приходу я буду готов, — собираясь ехать верхом, Креслин все равно оставил меч за плечами. Таков был походный обычай стражей, носивших клинки на поясе лишь в особых, торжественных случаях. — А звать… зови меня Креслином.
— Креслин… — худощавый наемник прокатывает звук имени под языком. — Знаешь, Креслин, если бы не вчерашняя щетина, я мог бы принять тебя за одну из тех бесноватых стражей.
— Бесноватых стражей?
— А ты о них не слышал? О женщинах-воительницах с Крыши Мира, два года назад разоривших Джерлиалл?
Разговаривая, охранник затягивает подпруги вьючного мула и прилаживает переметные сумы.
— Джерлиалл? — название и вправду ничего не говорит Креслину. Он только теперь начинает понимать, что его знания о мире и людях очень и очень скудны.
— Ты что, правда не слышал?
Креслин молча кивает.
— Кончайте болтать, пора трогаться! — бас Деррилда громыхает еще пуще, чем накануне. Свои слова торговец подкрепляет жестом: сначала тычет рукой в сторону Хайлина, а потом указывает на открытую дверь конюшни.
Хайлин, в свою очередь, поворачивается к юноше:
