Галина Гончарова - Государыня
А еще — глуп, болтлив, самонадеян, переругался со всей высшей знатью. И прозвище говорящее — Тараруй! Болтун, пустозвон… самое то, чтобы проредить кого надобно!
Первым делом, конечно, царицу с ее выродком! Ни к чему романовское семя оставлять!
А потом…
Руки старца сами собой сжались в кулаки.
Дьяково!
Вот откуда нечисть-то ползет! Вот где инакомыслие! Всех, всех уничтожить, растереть в порошок, забыть, как зовут!!!
Попомнят они свою спесь и глупость! Да поздно будет!!!
Старец просто не смог принять простую истину. Хоть и говорили ему, что за спиной Алексея никто не стоит, а советуется он разве что с царевной Софьей, но услышать — одно. А вот сердцем принять и поверить…
Ну, БАБА же!!!
Где уж ей чем-то командовать? Разве что цветочки вышивать!
Не знал старец, как генеральши командуют генералами, просто не подумал в силу своего опыта, что за спиной Алексея может стоять его сестра. Вот и не подослал убийц, не подумал, как ее нейтрализовать…
К чему?
С Хованским было уже переговорено, и не раз, а потому как только весточка прилетела из дворца от Долгорукова, так сразу и направился старец к Ивану Хованскому.
Пусть стрельцов поднимает, кричит, что Милославские царя убили!!! Самое то для толпы — от злого семени и следа не останется!
* * *Софья даже не особо удивилась, когда по двери ее спаленки загрохотали кулаки. Просто взлетела с кровати и откинула засов. И предстали перед ее глазами две девушки и молодой человек самого неприметного вида.
— Что случилось?
— Царь… кончается!
Молодой человек едва дышал, но был настроен решительно. Софья задохнулась, взялась рукой за горло.
Бунт?
На миг, лишь на единый миг она стала той взволнованной девчонкой, которая трепетала перед толпой… но это было давно!
Тогда ее спасли. Сейчас же…
Ей не пять лет!
А бунт… Не допущу! Костьми лягу!!!
— Рассказывай. Ты кто, откуда… Девчонки, помогите сарафан натянуть! Да не тот летник, охотничий!
Софья метнулась за ширму. Парень свекольно побагровел, но приказ был ясен. И он принялся рассказывать.
Зовут его Андрейка, он на конюшне служит у государя, помощник конюха…
Как в гонцах оказался?
Нравится ему одна из служанок государыни, Полина. Красавица, умница, да и он ей, кажется, тоже по сердцу. А потому, когда прибежала она сегодня на конюшню и сказала, что он должен ехать в Дьяково, к царевне, повиновался тотчас. Знал — просто так она не попросит.
А не просто…
Просила она сказать, что царь-де совсем плох, что смерть в гости ожидать надобно с часу на час, что недоброе у нее предчувствие… что-то черное затевается…
Свел коня, так что теперь вся надежда на государыню…
Софья кивнула. Уж что-что, а отмазать мальчишку она — отмажет. К себе в Дьяково заберет, а коли не напрасно шум подняли девушки…
Глядишь, и конюхом станет при экспериментальном табуне.
— Ничего Полина передать мне не просила?
— Сказала, что иногда и в ночи малиновка поет. И все. А к чему то, государыня, и не понял я.
Зато Софья поняла. Такие фразы у них у всех были. Кодовые, заветные, и использовать их можно было в крайнем случае. Вот, как сейчас, показать, что взаправду все… Малиновкой они в школе Полю и прозвали — пела она звонко и чисто. И Поля знала: коли скажет она эти слова, царевна поймет. И придет.
— Звать тебя как?
— Андрейка. Воробей.
Софья кивнула, появляясь из-за ширмы. Что-то непривычное было в ее облике сейчас, но Андрей так и не понял — что? Да и откуда ему разбираться в дамских модах?
А просто сарафан под летником был очень просторный, не стесняющий никаких движений, и сам летник сшит так, что скинуть его Софья могла в единый миг. Рукава короткие, шелк тонкий, по подолу клинья вшиты, чтобы ноги свободно двигались, ни камней лишних, ничего.
Вроде бы и простое одеяние, но сам цвет какой…
Алый с золотом. Как царская одежа. На голову — венец. Простенький, но царевна ведь.
— Сонюшка!
Вбежала в светлицу царевна Анна. Софья посмотрела на нее остановившимися глазами:
— Тетя, кажется, царь кончается.
Тетка схватилась за горло, другой рукой вцепилась в дверной косяк. Софья подошла к ней, встряхнула:
— Не время! Тетя, найди мне пана Володыевского! Срочно!
Анна закивала и исчезла за дверью.
Софья вздохнула и принялась отдавать приказания. Может, и преждевременные, да ведь потом их уже не отдашь. Поздно будет.
Погрузить, привезти, отправить гонца… Срочно!
Пан Ежи долго ждать себя не заставил. Даже в двери стучать не стал.
— Государыня?..
— Ежи, — Софья тоже не церемонилась. — Государь, похоже, умирает. Выдвигай всех, кого можешь, к Москве, ежели бунт поднимется — идите к Кремлю. В бунтовщиков стрелять, давить их, на месте раскатывать, на заборах вешать — ты понял? И чем жестче, тем лучше. Потом все спишется, Богом клянусь, никто тебя тронуть не посмеет. Но что такое бунт — ты сам знаешь. Никому не уцелеть, на месте школы пустошь останется…
Ежи кивнул.
— А ты, государыня?
— А я вперед поскачу.
— Одна?
— Двоих с собой возьму…
— Невместно сие!
— Плевать!
Софья и сама удивилась, как из нее это вылезло, ан, жива оказалась девчонка закалки девяностых.
— Ежи, бунт все спишет. А коли нет… Перед отцом я сама отвечу. Богом клянусь…
Пан Володыевский и сомневаться не подумал. Будь на месте Софьи кто иной — не пошел бы. Но царевну он уже успел оценить, еще как успел. Эта ни кричать, ни плакать не станет. А вот выстрелить в лицо может. В упор.
И сокрушаться не о жизни человеческой будет, а о том, что ей кровью платье заляпало. И все же не спросить еще раз не мог:
— Вы уверены, государыня?
И наткнулся на тяжелый взгляд темных глаз. Уверенность? Нет. Сама смерть.
— Я сейчас в Москву. Там разберемся. Ежели от меня кто — тебе зеленую ленту покажут и приказ передадут, остальным не верь.
— Хорошо, государыня.
Ежи сорвался с места. Софья тоже ждать не стала.
На конюшню! И пусть коня седлают!
Да, пусть и кое-как, но верхом она ездила. Умела — и сейчас продержится в седле, что бы ни случилось. Пусть по-мужски, пусть не подобает, но в карете она черт знает когда в Москву поспеет! Казаки уже седлали для царевны коня, еще пару для ее спутниц — не одной же ехать…
Через пять минут на дороге только пыль столбом взметнулась. Царевна, две девицы с ней да десяток казаков — все наметом скакали к Москве, загоняя коней.
То самое шестое чувство, не покидавшее Соню в лихие девяностые, било внутри набатом.
