Память (СИ) - Дельсат Владарг

— Хорошо, — кивнул Гриша, отлично понимая Машу, кошмары были делом обыкновенным — к нему тоже они, бывало, приходили и тогда он пугал свою девочку отчаянным криком. Все война…

Задумавшись, юный сержант вдруг вспомнил… Как наяву, встала перед ним совсем маленькая землянка, в которой сидели Верка, Гришка и Маша.

За кружкой чая они мечтали о том, что будет после войны. Девушка рассказывала о Ленинграде, стараясь показать его таким, каким он запомнился ей — мирным, ярким, веселым. Город Революции, город Ленина… Для нее это были не просто слова, и девушка рассказывала, заражая своей любовью младших, слушавших ее, затаив дыхание. Коптилка, сделанная из гильзы снаряда, едва освещала одухотворенное Веркино лицо.

— Вот уедем мы в Ленинград, у нас будет много хлеба, масла и сахара, — мечтала девушка. — И теплое молоко для Аленки, да?

— Я и на холодное согласна, — улыбнулась девочка, прижавшись к Гришке. — Главное, чтобы война закончилась.

— Закончится, обязательно, — погладил ее мальчик. — Вот дойдем до Берлина…

— Дойдем… и будет много хлеба с маслом… — прошептала Машенька.

Не сдержавшись, Гриша тихо всхлипнул и заговорил, рассказывая о городе, в который они так и не поехали, потому что фашистский снаряд убил и Верку и Машу… Мальчик рассказывал, повторяя Веркин рассказ, а его лицу текли слезы. Номер… Маша обняла своего Гришу за пояс, положив голову ему на колени и слушала. И пожилая медсестра слушала, а Марк Захарович вытирал слезы, вполголоса переводя своей жене то, что рассказывал абсолютно точно не видевший этого города мальчик. Но он рассказывал так, что люди почти видели перед собой и проспекты, и мосты…

— Почему он плачет? — тихо спросила миссис Стоун. — Он скучает по городу?

— Мальчик никогда не видел этого города, — с горечью ответил ей Марк Захарович. — Он повторяет слова Веры Нефедовой. Она была его семьей там…

— На войне? — поняла Эмма, прижав руки к губам, она смотрела на маленького солдата, бывшего сейчас совсем не здесь. Мужу ничего не потребовалось объяснять женщине — она поняла сама.

— Эта девушка и еще одна малышка погибли на его глазах, — закончил свой рассказ советский разведчик. — Он остался один, пока не спас нашу Летту.

— Так и не дошел я до Берлина… — вздохнул Гришка, обнимая Машеньку. — Зато ты живая, это важнее.

— Дошел, — услышал он голос старшего лейтенанта, зашедшего в палату, возле которой столпился весь свободный персонал, слушая рассказ фронтовика. — Смотри сам.

Офицер достал из кармана фотографию, на которой был весь их санбат, сфотографированный на фоне серой стены, на которой было много разных надписей, но одна привлекала внимание: «Вы нас убили, но мы дошли! Гриша, Вера, Маша». И тут юный сержант не выдержал, заплакав. Офицер остановил рванувшуюся к мальчику Эмма, покачав головой.

— Ему это надо, пусть поплачет, — тихо произнес старлей, вспоминая отца.

Номер… Маша прижала к себе Гришу, хотя тому так сидеть было неудобно, но в этот момент всем окружающим показалось — дети просто слились воедино. Маленькому воину действительно было нужно…

— Закончится война… — тихо проговорил Гришка сквозь слезы. — Мы уедем в Ленинград… — он с трудом брал себя в руки. — Там будет много хлеба… масла и…

— Сахара… — закончила за него девочка, тихо всхлипнув. Она помнила мечты малышей, которыми те делились холодными ночами, не зная, проживут ли следующий день.

— И теплое молочко для моей хорошей, — улыбнулся ей взявший себя в руки юный сержант. — Чтобы ты всегда улыбалась.

— Я буду! — пообещала номер… Маша. — Ведь этих больше не будет?

— Никогда не будет! — твердо произнес мальчик, в голосе которого лязгнула оружейная сталь. Офицер одобрительно кивнул, затем посмотрел на часы и хмыкнул.

— Есть хотите? — поинтересовался он.

— Машенька всегда хочет, — ответил ему сержант. — Но много нельзя, а то живот болеть будет, поэтому пока еще рано. Так что мы пока подождем, а перед выходом перекусим.

Мысль была правильной, до начала операции по эвакуации оставалось не так чтобы очень много времени, поэтому старлей кивнул, выходя из палаты, заодно разгоняя застывших у самого порога людей, доселе завороженно слушавших мальчика. И слушали они больше не то, что он говорил, а как он это говорил.

------------

[1] Бронированная разведывательно-дозорная машина (сленг)

[2] РПГ-18 «Муха» — советская реактивная противотанковая граната

Глава 14

Тех детей, которые нашли своих лагерных мам и пап, начали расселять по реабилитационным базам. Конечно, были и те родители, что не приняли изменения своих детей, решив от них отказаться, но малышей это никак не трогало, для них мамой или папой были совсем другие. Тут помогали и подключившиеся волхвы, поэтому трагедий не случилось.

Считавших своей мамой номер девять-ноль-четыре-пять оставили в госпитале, собрав две палаты. Врачи, предупрежденные о том, кто прибудет в скором времени, уже предвкушали встречу, ведь они не знали, что в данном случае речь пойдет не о реинкарнации. А пока ожидали, с детьми работали психологи, сидели родители, рассказывая о том, что теперь будет много молока и хлеба, отчего дети счастливо улыбались. Нужно было учить всему — чистить зубы, расчесываться, надевать не только платье, но и белье, не пугаться отсутствию номера…

Психологи менялись, долго просто не выдерживая. Дело было не в самих рассказал, а в понимании, что дети действительно это прошли, отчего все воспринималось намного острее. Но нужно было работать, и врачи работали. Постепенно начинало что-то получаться, девочки и мальчики привыкали самостоятельно мыться, хоть немного обслуживаться, хотя временами смотрели так жалобно, что их родители просто терялись. Впрочем, медсестры уже знали в чем дело, давая мгновенно начинавшим улыбаться детям кусочек хлеба, который те сосали, как конфету.

— Что ты, тетя! Это совсем не больно, — сообщила улыбающаяся номер девять-три-три-пять в ответ на вопрос психолога. — Не так, как от отравы или собаки кусают, а просто засыпаешь и все. И сразу волшебная страна, так мама говорила, вот! А ты не видела мою маму?

— Пока нет, но я уверена, она придет, — ответила ей уже получившая некоторый опыт врач.

— Конечно придет! — уверенно произнесла девочка, все еще называвшая себя номером. — Мама должна быть тут, потому что как же без мамы? Она за нами ухаживала! Делала камушки хлебом и прятала от палачей, чтобы не убили. Ты знаешь, как ее за это били?

— Знаю, малышка, все уже знаю, — тихо проговорила женщина, прижимая к себе ребенка.

Эти истории были похожи. Мальчики и девочки двенадцати-тринадцати лет, защищавшие совсем малышей, как могли. Прятавшие заболевших, кравшие продукты, чтобы накормить детей с голодными глазами… Настоящие герои, в рассказах маленьких детей выглядевшие святыми мучениками… И любили их так, как никого и никогда.

С голодом тоже была проблема — голода уже не было, но привыкшие к нему малыши ели, зачастую, через «не могу», поэтому взрослым нужно было ограничивать порции, просто, чтобы не стало плохо, но дети смотрели так жалобно… Трудностей было полно, а еще нельзя было ставить много блюд перед детьми, особенно перед теми, на которых испытывали яды — они начинали плакать, думая, что их хотят отравить.

Врачам приходилось вспоминать опыт конца войны, чтобы просто привести в порядок маленьких героев. Играть с одногодками эти мальчики и девочки просто не могли. Видевшие, каким может быть хлеб, эти дети не понимали «чаепития с куклами» или «пасочек» из песка. Поэтому с ними занимались совершенно особым образом, стараясь сделать так, чтобы хотя бы к школе они начали напоминать обычных детей, не считая строго заговорившего с ними человека фашистом, желающим избить.

— Что мы имеем? — поинтересовался ответственный за все происходящее офицер.

— Сначала реабилитация, — ответил ему реабилитолог. — Дать посидеть с ветеранами, поговорить… А потом уже можно и в детские сады, только специальные. Хорошо бы у всех найти их лагерных мама и пап.