Тэд Уильямс - Трон из костей дракона
Долгие минуты прошли в молчании. Мегвин смотрела вниз, и неукротимая ярость поднималась в ней. Она уже собиралась сказать Эолеру и остальным, что если никто из мужчин не захочет сопровождать ее, она одна спустится в Тайг и освободит пленников Скали… или, что более вероятно, погибнет, сражаясь за них, — когда толстый человек внизу сдернул шлем, обнажив желтое пятно шевелюры, и снова вышел к основанию Моир Браха.
— Очень хорошо! — прогремел он. — …и проклятие Локкена… бессмысленное упрямство! Мы… и заберем этих… — маленькая фигурка показала на повозку. — Но… оставим вам подарок. — Какой-то темный тюк отвязали от седла одной из лошадей и бросили к ногам Скали Острого Носа. — Просто на случай… ждут помощи!.. Не очень-то поможет… против… Кальдскрика!
Он вскочил на коня и под хриплый скрежет рога вместе с сопровождающими ускакал к долине. Повозка, громыхая, катилась за ними.
Они выждали час, прежде чем начали спускаться в лощину, двигаясь настороженно, как олениха, пересекающая открытое место. Спустившись к подножию Моир Браха, они побежали к завернутому в черное узлу, оставленному Скали.
Когда его развернули, люди в ужасе закричали и забились в рыданиях беспомощного горя… но Мегвин не проронила ни слезинки, даже когда увидела, что сделали мясники Скали с ее братом, прежде чем он умер. Когда Эолер положил ей на плечо руку, чтобы увести от пропитанного кровью плаща, она молча стряхнула ее, потом повернулась и с силой ударила его по щеке. Он не протестовал, только с отчаянием смотрел на нее. Она знала, что не из-за удара слезы стояли в его глазах — и от этого еще больше ненавидела его.
Но глаза ее оставались сухими.
Хлопья снега кружились в воздухе, залепляя глаза, оседая на одежде, замораживая пальцы и уши так, что их сильно щипало, — но Джирики и трое его спутников-ситхи, казалось, не замечают этого. Саймон и остальные медленно двигались, сидя на лошадях, а ситхи весело шли впереди, часто останавливаясь, чтобы подождать всадников, спокойные, как сытые коты. Их светящиеся глаза были безмятежны. Проведя в пути весь день от рассвета до сумерек, Джирики и его товарищи казались этим вечером у костра такими же бодрыми и полными сил, какими они были на рассвете.
Пока остальные собирали хворост, Саймон нерешительно подошел к Аннаи.
— Могу ли я задать вам один вопрос? — спросил он.
Ситхи невозмутимо поднял глаза:
— Спрашивай.
— Почему дядя принца Джирики рассердился на то, что принц решил пойти с нами? И почему Джирики взял с собой вас троих?
Аннаи поднес ко рту паучью руку, как бы прикрывая улыбку, хотя никакой улыбки на самом деле не было. Спустя мгновение он снова опустил ее, и на лице его застыло прежнее бесстрастное выражение.
— Происходящее между принцем и С'хаи Кендарайо'аро не мое дело, и я не намерен обсуждать это. — Он угрюмо кивнул. — Что до второго вопроса, то, может быть, он сам тебе на него ответит… да, Джирики?
Удивленный Саймон поднял глаза и увидел стоящего у себя за спиной принца, тонкие губы которого разошлись в улыбке.
— Почему я привел их? — спросил Джирики, махнув рукой от Аннаи к двум другим ситхи, медленно бредущим к лагерю, завершив свои поиски. — Киушано и Сиянди я взял, потому что кто-то должен был присмотреть за лошадьми.
— Присмотреть за лошадьми?
Джирики поднял бровь и щелкнул пальцами.
— Тролль, — позвал он через плечо, — если это человеческое дитя чему-то училось у тебя, то ты неважный учитель! Да, Сеоман, за лошадьми — или ты думаешь, что они будут взбираться на гору вместе с тобой?
Саймон был смущен:
— Но… взбираться? Лошади? Я не думал о… Я хотел сказать, мы ведь могли просто оставить их? Отпустить? — Это просто несправедливо: за все время этого путешествия он ни разу не почувствовал себя чем-то большим, чем бесполезная обуза, волочащаяся где-то в хвосте, — кроме, разумеется, истории с Белой стрелой, а теперь этот ситхи еще требует, чтобы он отвечал за каких-то лошадей!
— Отпустить? — голос Джирики был резким, почти сердитым, но лицо оставалось мягким. — Оставить их погибать, это ты хочешь сказать? Когда их затащили туда, куда бы они никогда не отправились по собственной воле, мы должны бросить их, чтобы они пробирались назад через снежную пустыню или погибли?
Саймон хотел возразить, сказать, что это просто не его дело, но решил, что вряд ли стоит спорить с самоуверенным ситхи.
— Нет, — сказал он вместо этого.. — Нет, конечно, не годится оставлять их умирать.
— А кроме того, — сказал подошедший с охапкой хвороста Слудиг, — как мы тогда сами вернемся обратно?
— Вот именно, — кивнул довольный Джирики, улыбка его стала шире. — Поэтому я взял Киушапо и Сиянди. Они присмотрят за лошадьми и приготовят все к моему… к нашему возвращению. — Джирики соединил концы двух воображаемых фигур, как бы показывая, что тут теперь все будет в порядке. — Теперь Аннаи, — продолжал он, — это сложнее. Причина, по которой поехал он, больше похожа на мою. — Он посмотрел на другого ситхи.
— Честь, — сказал Аннаи, глядя на свои переплетенные пальцы. — Я связал Хикка Стайя, Носителя стрелы. Теперь я должен искупить вину.
— Это маленький долг, — мягко сказал Джирики, — в сравнении с моим огромным, но Аннаи отдаст его.
Саймон не знал, сам ли Аннаи так решил, или это Джирики просил его присоединиться к ним. Трудно было понять что-нибудь в этих ситхи: о чем они думают, чего хотят. Они были слишком другими, спокойными и утонченными.
— Идите теперь, — провозгласил Бинабик. Маленький язычок пламени извивался перед ним, и тролль бережно прикрывал его рукой. — Теперь мы разжигаем огонь, и я питаю уверенность, что все вы заинтересованы получать немного еды и вина, чтобы согревать ваши внутренние пространства.
За следующие несколько дней они оставили позади северный Альдхорт, спустившись с последних отрогов Вальдхельмских гор на занесенную снегом пустошь.
Теперь холодно было всегда: каждую долгую ночь, каждый сумеречный белый день их грыз жестокий, едкий холод. Снег непрестанно летел в лицо, обжигая глаза и заставляя трескаться губы. Лицо Саймона болезненно покраснело, как будто он много часов подряд провел на солнце, юноша едва мог держать поводья из-за сильной дрожи. Он чувствовал себя так, как будто его выкинули за дверь за какую-то провинность и наказание затянулось. Но ничего нельзя было сделать, так что Саймон мог только каждое утро возносить безмолвные молитвы Узирису, чтобы Господь дал ему сил продержаться до вечера, когда будет разбит лагерь.
