Сергей Фокин - Ночь перед Рождеством 2020
Кузнец первым делом осмотрел толпу, но Оксаны не увидел. Тогда заглянул в клуб и застал там Савелия, который, поругиваясь на своё снаряжение, принимал облик ди-джея. Перед ним на столе лежали кожаные перчатки без пальцев, идиотского вида шапка, плотно облегающая голову, рубашка с открытой грудью и широченный оранжевый галстук-удавка. Всё это Савелий поочередно напяливал на себя, иногда посматривая в зеркало и чертыхаясь. Чуть в стороне высился доисторический микшерский пульт и проигрыватель грампластинок.
— Удалось всё починить, Никола! — обрадовался он, увидев кузнеца. — Нашлась-таки, с Божьей помощью, недостающая деталь. Тебе от народа честного отдельное спасибо за «лапу» и содействие. Не твоя б сила, нарезал бы резьбу до утра.
— Не видел где Оксаны, дядя Савелий? — спросил Никола.
— Нет, милый человек, не видел. Вот, готовлюсь. Самому стыдно, а что не сделаешь ради других? Христос на крест взошёл, а нам и подавно юродивыми побыть не грех. Я ведь этих ди-джеев не встречал никогда. Но литературу о них изучал долго. Того распутства, что они допускали на своих дискотеках, перенимать не собираюсь, а привлекать молодёжь всё-таки — дело нужное… Останешься?
— Не знаю, — промямлил Никола, не имея ещё здесь своего интереса. — Посмотрю, как дело пойдёт.
Он снова вышел на воздух и походил среди встречающих праздник. Увидев одного хорошего знакомого, остановился, потолковал с ним, да между делом спросил про Оксану.
— Так она к матери твоей, Степаниде Ивановне, ходила! — вспомнил тот. — Видели мы, как она в вашу калитку стучалась. Может быть, час назад…
Постоял ещё Никола для приличия немного, только известие это его не обрадовало. Отчего мать ему ничего не сказала? Впрочем, он и не спрашивал — может, поэтому? Хмурый, пошёл снова домой.
В этот раз торопился, поэтому вернулся скоро. Мать, позёвывая, спросила с кровати:
— Что так быстро? Или скучно показалось?
Кузнец повесил тулуп ближе к печи, а сам посмотрел на Степаниду Ивановну как-то странно и спросил:
— Мама, поговаривают люди, Оксана к нам заходила?
— Оксана? Боже ты мой! Действительно, заходила. Память моя дырявая…
— Что говорила-то?
— Ну, разное… Не помню я, Коля, — попыталась уйти от ответа женщина. — Ты же знаешь, как могу я забыть то, что вчера произошло.
— Думается мне, про это ты должна вспомнить, — настойчиво произнес Никола. — Постарайся.
— Кажется, что-то про валенки толковала… С калошами.
— А ещё?
Степанида Ивановна сделала напряжённое лицо, будто изо всех сил пытается накопать хоть что-нибудь, но разочарованно покачала головой.
— Нет, сынок, не помню.
— Мама, — тогда спокойно сказал Никола. — Сдаётся мне, что память у тебя не простая, а с хитринкой. Когда надобно ей — запоминает, будто записывает, а когда нет — сливает всё, точно из сита.
— Ты хочешь сказать… — задумала было обидеться Степанида Ивановна, но взглянула на сына — и осеклась. В глазах его она увидела то, что заставило её замолчать, а через минуту ответить честно: — Ну, ладно. Скажу. Была у меня Оксана, и толковали мы про твои валенки.
— Те, которые…
— О них. Дёрнул тебя чёрт брякнуть, не подумав.
— Я и сам не рад, мама! — воскликнул Никола. — Только слово — не воробей, назад не воротишь. Где она сейчас?
— А ты как думаешь?
Кузнец опустился на табурет и посмотрел на мать изумлёнными глазами.
— Угадал. В центр пошла. Прямо от меня. За сорок вёрст.
— И ты её отпустила?! — Он снова вскочил на ноги.
— Как же удержишь влюблённую девку? — усмехнулась Степанида Ивановна. — Ей сейчас море по колено, если хочешь знать.
— Мама! — в отчаянии воскликнул Никола и бросился к тулупу. На ходу натягивая его на плечи, рванулся к двери.
— Ты куда? Постой! Давно она уже ушла, не догонишь!
Но кузнец ничего не ответил, а выбежал из дома, нахлобучил на голову шапку и принялся осматриваться. Цепочку шагов, ведущую в огород, он увидел сразу. Обрадовался и понесся по ней, не заметив, как в окно, удивлённо качая головой, за ним подсматривала мать.
Следы миновали огород и направились к лесу.
«В такую ночь одной-то страшно! Сгинет! — пронеслось в голове у Николы. — Люди ещё говорят, Леший в последнее время даёт о себе знать».
Как бык, упрямо шёл он до самого сосняка, проваливаясь в снег выше колен. И вдруг следы пропали. Не повернули назад, не увели в сторону, а просто исчезли на ровном месте. В аккурат возле первых деревьев…
Остановился Никола, тяжело дыша, потом снял шапку, перекрестился и почувствовал, как нежданно-негаданно покатилась по его щеке, сразу же замерзая, непрошенная слеза.
14
Отойдя от подоконника, Степанида Ивановна подивилась: вот уж не ожидала, что события повернутся с ног на голову. Выходит, поторопилась. Пусти дело на самотек, может, не пришлось бы сейчас тянуть шею в окно, высматривая, куда пойдёт Никола. Невооружённым глазом стало видно, что происходит с ним какая-то метаморфоза. Меняется он — и в суждениях, и во взгляде.
Как всякая мать, жалела Степанида Ивановна сына. Двадцать два ему исполнилось с небольшим, когда потерял он девушку. О подробностях вспоминать тяжело, тем более что народ в ту пору умирал, будто мухи по осени. Многие своих родных и близких не могли отыскать среди гор трупов на улицах и площадях, под завалами домов и в братских могилах. Сгребали их туда бульдозерами те, кто думал дожить до завтра. Немногим это удалось.
Николе повезло. Хотя и случайно, но он нашёл девушку раздавленной бронемашинами и обезображенной армейскими сапогами. Она лежала на обломках рекламного плаката, призывающего забыть о проблемах и оторваться с пивом в приятной компании. Плакат в нескольких местах был прострелен автоматной очередью, а один из углов оторвало взрывом гранаты.
Полномасштабные военные действия начались не сразу. Поначалу солдаты, честно выполняя присягу, уничтожали свой народ, который превратился для них в главного врага государства. Потом, когда многие потеряли в таких боях родных и близких, нашлись люди, организовавшие движение «Армия и народ едины!» Армия разбилась на два лагеря, и только тут началась настоящая война.
Об одном отдельно взятом человеке никто не думал. Человеческая жизнь потеряла всякую ценность. Раздавили — значит, так и должно быть. Нечего было шататься в неположенном месте, когда вокруг стреляют. А лучше учились бы стрелять первыми — всегда оказывались бы в фаворе. И удивительное дело — вначале умирали самые хорошие люди. Честный человек, никогда никому зла не делал — а, глянь, размазало его по стенке взрывной волной. Работяга, не мыслил себя иждивенцем, проводил на трёх работах весь световой день — его похоронило под крышей собственной мастерской. Верующий, молился о благоденствии своего народа, призывал соседей вспомнить о геенне огненной и измениться — сгорел дотла в автобусе вместе с полусотней других ни в чем не повинных пассажиров.
